Собрание сочинений. Том 3.Свидание с Нефертити. Роман. Очерки. Военные рассказы - Тендряков Владимир Федорович

Пушкин мог поначалу рассчитывать, что его Татьяна поступит так, как девицы традиционно-романтических произведений — начнет хиреть и бледнеть от неразделенной любви, а возможно, даже бросится в пруд. Но воспроизведя вокруг своей героини реалистическое окружение, Пушкин вынужден был и ее поведение изменить на реальное — бросается не в пруд, а в замужество.

Сомневаюсь, был ли на свете такой писатель, который как замыслил действия героя, так и выдержал бы их до конца, не привнося в замысел ничего непредусмотренного. Неожиданности свойственны любому творчеству, в том числе и литературному.

Человеческая система, в которую поместил Толстой свою «прелюбодейку» Анну Каренину, представляла из себя обособленное высшее сословие, состоящее из привилегированных семей. Именно семья была основой этой исторически сложившейся социальной группировки. Семье принадлежали жизнеобеспечивающие средства, дающие материальные блага. Даже высокий государственный чиновник Каренин существовал не на свое жалованье, а, как Стива Облонский, как Вронский и Левин, жил с доходов семейной собственности — наследственных имений.

Развал семьи неизбежно нес в себе подрыв экономической базы: наследственные имения начали бы дробиться, сам процесс наследования утратил бы строгую определенность, стал запутанным, а значит, родовые привилегии потеряли бы значение, иерархическая сословная система начала бы трещать и рушиться. Но достаточно не доводить семью до полного развала, сохранить ее внешнюю форму, как эти опасности не возникнут. Внутри семьи могут быть самые непрочные отношения — муж изменяет жене, жена мужу, — важно только, чтоб не дошло до полного разрыва, до разрушения узаконенного союза, и сословная система окажется невредимой.

Анна Каренина в силу своей духовной незаурядности, женщина беспредельно страстная, не могла ограничиться любовной интрижкой, прорвала все рубежи, все запреты, сломала семью, а значит, невольно представляла угрозу той системе, к которой сама принадлежала. Потому не отдельные люди мстят Анне, нет! Обиженный ею и оскорбленный муж Каренин, сам наиболее покорный раб своей социальной машины, действует против Анны лишь под внешним давлением. Не случайно у Анны срывается с уст по его адресу: «Злая машина!» Скорей часть ее, послушное орудие. И когда эта машина на какой-то момент утрачивает власть над Карениным, он остается самим собой, то оказывается вовсе не злым, способным на великодушие человеком, — прощает все больной Анне, готов помириться с Вронским.

В трагедии Анны персональных виновников нет. «Аз воздам» совершает специфическое, стихийно сложившееся человеческое устройство, нарушая при этом общепринятые нравственные нормативы. В том числе и те, какие проповедовал вдохновивший Толстого апостол Павел: «Никому не воздавайте злом за зло, но пекитесь о добром пред всеми человеками».

Наказывает только бог и то только через людей. Толстой, произнесший эти слова уже после написания «Анны Карениной», отнял у бога право вершить суд над людьми, с доскональностью ученого вскрыл в романе механизм действия наказания. Божеское было лишь тонким налетом на творчестве великого художника, под ним всегда скрывалась человеческая основа. Мне думается, более глубокого материалиста не существовало в нашей литературе.

Ни о чем другом люди так много и так страстно не говорили, ни к чему так исступленно не стремились и ни в чем так мало не преуспели, как в нравственном поведении. Если сейчас проблемы нравственности возросли до глобальных размеров, стали предметом международной политики, то способы их разрешения остались в основном теми же, какими пользовался в незапамятные времена библейский Моисей.

По-прежнему пропагандисты норм поведения взывают на манер Моисея к каждому в отдельности человеку: не убий, проявляй доброту, уважение, терпимость и т. д., и т. п. Ты персонально не убий, ты проявляй доброту, уважительно относись к ближнему! И нехитрый, едва ли не в первобытном обществе возникший расчет — коль каждый поймет эти элементарнейшие, не требующие большого ума правила, то дурные, отравляющие жизнь поступки прекратятся, перестанет литься кровь, исчезнет насилие, обман, наступит благоденствие на грешной земле. Даже современные выдающиеся ученые мира во главе с Альбертом Эйнштейном в своем знаменитом Пагуошском манифесте действовали тем же ветхозаветным способом, призывая людей всей планеты быть благоразумными и терпимыми друг к другу.

Усвой правила и поступай в строгом соответствии с ними. То есть подразумевается, что поступки человека целиком и полностью зависят от него, от его личной воли, от его желаний.

Художественная литература в своих лучших образцах постоянно опровергала это устоявшееся заблуждение, показывая человека в зависимости от обстоятельств, от человеческого окружения, сложившегося в определенную систему. Гамлет вряд ли не хотел бы покойного существования, но окружение толкнуло его на неистовства. Честный от природы Растиньяк не по своей воле пошел на сделки с совестью — заставил общественный механизм.

До Толстого художественная литература как бы ставила общественность перед красноречивыми фактами, противоречащими тысячелетней практике проповедников нравственности. Толстой не просто прибавил к этим фактам новые, яркие и убедительные, он сделал обобщающий вывод: поступки человека не зависят от него самого, есть некая направляющая сила.

Заранее оговариваюсь: наверняка к такому выводу раньше Толстого приходили другие, кто знает, в какой глубокой древности возникла мысль о несамостоятельности человека, она прорывается даже в народных пословицах — «Человек предполагает, а бог располагает». Но никто до Толстого не преподнес эту мысль с такой доказательностью, не подтвердил ее столь обширным конкретным материалом, взятым как из повседневной жизни, так и из истории, ни у кого она, эта древняя мысль, не получила такой обобщающей силы. Можно сказать, Толстой обосновал старую догадку.

Есть направляющая поступки людей внешняя сила, однако Толстой лишь заметил ее присутствие, а не открыл, ее природа представлялась ему непостижимой. И в то же время он в своих произведениях не только с наглядной отчетливостью показывал ее, но и глубоко анализировал, оставалось малое — указать и назвать.

Но этого-то малого как раз и не хватало, чтоб вскрыть извечное заблуждение последователей Моисея, насаждавших правила нравственного поведения с церковных амвонов и профессорских кафедр. И сам Толстой занимался проповедничеством, имел многочисленных последователей, вызывавших любопытство, но не пользовавшихся авторитетом и влиянием в обществе. Толстой видел — поступки людей несамостоятельны, зависимы, но тем не менее призывал: поступай так-то и так-то! А требовать от человека определенных действий, когда он несамостоятелен в них, столь же нелепо, как заставлять двигаться парусник без учета ветра.

Каждый человек находится одновременно внутри нескольких действующих систем, взаимосвязанных и взаимозависимых друг от друга, подчиненных и подчиняющих друг друга. Любой и каждый из нас есть составная частица сложного функционирующего общественного компонента.

По истории, по опыту своей жизни, по художественной литературе мы знаем, как часто стихийно сложившаяся человеческая система заставляет высоконравственных людей поступать безнравственно. Но мы знаем и примеры, когда человек создавал, пусть пока не масштабные, ограниченные, не слишком сложные, организации, которые вынуждали испорченных людей поступать достойно. Известный опыт колоний Макаренко тому пример.

Истоки нравственного поведения не столько в самом человеке, сколько в человеческом устройстве. Понять эти устройства — значит открыть механизм влияния на поведение личности. Знание же этого механизма даст возможность видоизменять его в нужном направлении, чтоб он побуждал людей к нравственным поступкам, препятствовал поступкам безнравственным. Без назойливых проповедей, без внушения элементарных, всем известных правил поведения. Не словесное наставничество, а неумолимые обстоятельства станут направлять человека. Если такое случится, жизнь преобразится на земле.