Падение сквозь ветер - Олег Никитин

30 мая. Посоветовался с Буммонтом, и он одобрил мой план и даже одолжил мне двадцать дукатов до стипендии. Это будет первая одежда, которую я куплю себе самостоятельно. Заручившись Буммонтовой моральной поддержкой, после полудня я пошел на первый этаж (то есть в ателье) и смело сдался мастеру. Это оказалась уже немолодая женщина в совсем простом голубом платье. Она критично оглядела меня и спросила: «Что, и вам нужна распашонка?» Я смущенно кивнул, а три каких-то девицы (скорее всего, швеи или их помощницы) отвернулись и стали шушукаться, посматривая в мою сторону. «Вы знакомы с нашими расценками?» – на всякий случай спросила хозяйка ателье. Я опять кивнул, показал ей свое свидетельство имперского служащего (стажеры тоже люди!) и пробормотал: «Мне со скидкой». Печать Ордена не вызвала у нее удивления или испуга: очевидно, я был не единственным орденским модником. Кажется, у меня был довольно глуповатый вид, но она и не подумала улыбнуться (попробуй только посмейся над магом!), а вместо этого стала мне демонстрировать свою последнюю модель. «Материал, конечно, – шелк, длина – до бедер, внизу боковые разрезы, проймы – широкие и заниженные, очень широкие рукава (а запястья туго стянем манжетой)…» Она продолжала в том же духе, но я запомнил только «воротник шалькой, богато драпированный» и при этом куда-то «ниспадающий», широкие углы каких-то «полочек» и 5 серебряных застежек. Ее речи чуть не вогнали меня в транс, но она вдруг положила мне ладонь на локоть и спросила: «Цвет какой выбираете?» Тут уж я знал, что ответить (Буммонт надоумил!) и гордо говорю: «Тускло-красный». Она похвалила меня за истинно аристократический выбор и добавила: «Многие богатые люди предпочитают малиновые, но я уверена, что до следующего года этот оттенок не доживет». А потом меня одна (черненькая и не слишком симпатичная) из девиц обмеряла – прикладывала повсюду свою мерную веревку и записывала на бумажке числа. При этом так смущалась, что пару раз, по-моему, записала совсем не то, что нужно. Но я не был уверен и поэтому ничего не сказал, и кроме того, может быть, именно так и нужно замерять части тела?

3 июня. Вчера вечером провожали маму на гастроли. То есть она поехала сегодня, а вчера была просто вечеринка с участием вечных Реннтигов. Они смотрят на меня почти как на секретаря Императора – со смесью восторга и страха, а мне смешно – еще пару лет назад я был для них обыкновенным мальчишкой, развлекавшим Наддку во время их визитов. Она, кстати, заметно подросла и смотрится этакой пышкой, довольно аппетитной. В апреле ей исполнилось 14 лет. Ее по привычке поручили мне и отправили нас в мою старую комнату (в ней ничего не изменилось), чтобы я показал ей какой-нибудь «фокус». Насколько я помню, будучи подростком она вела себя дерзко и постоянно пыталась мной командовать, а тут как будто оробела и сказала едва десять слов. Эта перемена в ней мне понравилась, я продемонстрировал ей эффектную чепуху с поднятием вверх мелких предметов и преломлением света (я недавно научился делать прозрачное воздушное «зеркало», когда свет отражается от «пустоты», а то и якобы «проходит» сквозь вещи). Последнее, к слову, относится к истинной магии действия, хоть и просто по исполнению. А потом я попрощался с родителями (особенно с мамой) и гостями и отправился домой (было уже десять часов).

5 июня. Сегодня исполнился назначенный срок, поэтому я в обеденное время сразу отправился в «Жемчужину» (а в квартире меня ждал вчерашний свекольный суп, поэтому я туда не рвался). Хозяйка ателье приветствовала меня как завсегдатая, и тут же давешняя девчонка вынесла мне мой наряд. И что же? Стал я его примерять, и оказалось, что шалька воротника «ниспадает» под неправильным углом! Швея прямо-таки побелела от испуга, когда хозяйка взглянула на нее и спокойно сообщила об ее ошибке. У девчонки сами собой потекли слезы, и она тут же убежала в мастерскую, а я стоял как истукан и не мог понять, что делать с неудавшейся распашонкой. «Ах, беру только самых лучших, и все равно ошибаются, – вздохнула мастерица. – Видно, не получится из нее настоящей швеи. Я не могу отдать вам такое изделие». И она решительно предложила мне оставить рубаху на доработку. «У меня есть знакомая выпускница школы искусств, – сказал я. – Она неоднократно получала призы на конкурсах и мечтает работать в лучшем ателье города. Если она вам подойдет, эту неловкую девушку можно будет уволить». Хозяйка пожала плечами и несколько минут рассеянно думала (пока я переодевался за ширмой), а потом говорит: «Что ж, пусть зайдет в воскресенье, к десяти часам утра, и принесет свои изделия».

12 июня. Я так и думал, что у Динники все получится! Она предъявила хозяйке ателье свои вещи (и документ, конечно), та посмотрела на них и предложила с понедельника работать на нее. Рубаху, кстати, мне еще 6-го числа отдали – все в ней было согласно канону. Буммонт, когда увидел ее, выпучил глаза и показал большой палец. По его словам, все девчонки на набережной будут теперь за нами толпами бегать, а мы с ним будем гордо вышагивать, поплевывая шелухой, и презрительно отвергать их. Придя вечером из Ордена (а я задержался там допоздна) нашел на двери приколотую записку от Динники. Она пишет: «Прошу тебя быть завтра дома (в 19 часов)».

13 июня. Уф, Ну и устал же я. Ровно в 7 вечера пришла Динника, а вместе с ней – ее товарка по прежнему цеху! Девушка почти такого же возраста, как и моя подруга детства, и почти такая же красивая: волосы короткие и какие-то лохматые, крупные карие глаза и безумно узкая талия. Надо сказать, что я страшно удивился, но все же предложил свое скромное угощение (какие-то лежалые овощи с ростками, но вареные). Увидев мое бедственное положение, они, по-моему, поразились еще больше, однако виду постарались не подать и быстро накидали на стол мяса, фруктов и бутылку недорогого, но вкусного вина. Наверное, битый час мы разговаривали о всяких пустяках (опять пришлось глупые «фокусы» показывать). Динника явно тяготилась обществом своей подруги, однако смеялась вместе с нами – а та заливалась соловьем и утверждала, что шьет ничуть не хуже Динники и ей пока просто не везет. А когда мы все съели и выпили, Динника ей сказала: «Эттеласа, мы и так сильно отвлекли Мегаллина…» И дальше в том духе, что им пора домой, но ей лично нужно сказать мне два слова наедине. Та нахмурилась, помялась, но все же вышла со словами: «Жду пять минут и иду к тебе». «Прости меня, пожалуйста, – промямлила Динника, пересаживаясь ко мне на кровать, – я совсем не хотела тащить ее за собой… Она сказала при матери, что тоже хочет к тебе в гости – мол, никогда не видела вблизи мага, а та и рада, заставила меня взять ее с собой». – «И чего же она так боится?» – полюбопытствовал я. «Мы с Клуппером помолвлены, – сказала она, опустив голову. – На днях от него письмо пришло». – «Откуда?» Честно говоря, никакого особого чувства я не испытал: ее известие не вызвало у меня «душевную боль» (это из театрального лексикона). «С острова Булльтек, – сообщила Динника и достала из какой-то неведомой складки своего белого платья конверт. – Вот, только позавчера принесли». Да, в порядочную дыру загнали парня, а ведь наверняка он рассчитывал остаться если не в столице, то хотя бы в метрополии. Что ж, он с самого начала знал, на что идет. «Ты хочешь, чтобы я его прочитал?» Она как-то испуганно посмотрела на меня и отрицательно помотала головой. «А когда вернется, не ведаю, а он не сообщает, – вздохнула. – Год уж прошел, как помолвку справили, а вскоре после нее он и уехал по договору». Я молчал и не знал, как мне ее утешить: в самом деле, не хуже него знала, что служить ему придется, скорее всего, вдали от родины. «К нему собираешься?» – спросил я наконец. Тут уже она молчала довольно долго, и я подумал, что Эттеласа уже, наверное, плюнула и отправилась ябедничать. Раза два Динника рот раскрывала – наверное, хотела что-то важное мне сообщить, даже начала: «Ты просил за меня хозяйку ателье…», но так и не решилась, спрятала письмо и попрощалась. И вот теперь я сижу и думаю: «Что, собственно, она собиралась мне сказать?»