Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [Только текст] - Татьяна Рожнова

Прощание с Лермонтовым было памятно многим, кто в тот вечер присутствовал в салоне Карамзиных. Годы спустя о последней встрече с поэтом вспоминала и графиня Ростопчина:

«…Отпуск его приходил к концу <…> Лермонтову очень не хотелось ехать, у него были всякого рода дурные предчувствия. Наконец, около конца апреля или начала мая, мы собрались на прощальный ужин, чтобы пожелать ему доброго пути. Я одна из последних пожала ему руку. Мы ужинали втроем, за маленьким столом, он и еще другой друг, который тоже погиб насильственной смертью[118]. …Во время ужина и на прощанье Лермонтов только и говорил об ожидавшей его скорой смерти. Я заставляла его молчать и стала смеяться над его, казавшимися пустыми, предчувствиями, но они поневоле на меня влияли и сжимали сердце»{625}.

В этот же или на следующий день поэт подарил графине Ростопчиной альбом, в который вписал обращенные к ней стихи:

Я верю: под одной звездоюМы с вами были рождены;Мы шли дорогою одною,Нас обманули те же сны…

И поставил дату: «Апрель 1841. СПб.»

Вспоминая день прощания с Лермонтовым, Ростопчина откликнулась стихотворением «Пустой альбом», написанным полгода спустя:

О! живо помню я тот грустный вечер,Когда его мы вместе провожали,Когда ему желали дружно мыСчастливый путь, счастливейший возврат;Как он тогда предчувствием невольнымНас испугал! Как нехотя, как скорбноПрощался он!.. Как верно сердце в немНедоброе, тоскуя, предвещало!..

В примечании к этому стихотворению Евдокия Ростопчина писала:

«Этот альбом был мне подарен М. Ю. Лермонтовым перед отъездом его на Кавказ… стало быть, перед его смертью. В нем написал он свое стихотворение ко мне: „Я знаю, под одной звездою мы были с вами рождены“»{626}.

Лермонтов уезжал. Уезжал навеки, но этого еще никто не знал. Друзья провожали его, и многим из них запомнилось предчувствие Лермонтовым своей скорой смерти.

Согласно легенде, перед отъездом Лермонтов зашел к знаменитой петербургской гадалке Шарлотте Федоровне Кирхгоф, которая безошибочно предсказала судьбу многим его современникам, в том числе и молодому Пушкину. Михаил Юрьевич спросил гадалку лишь о том, когда он вернется обратно в Петербург. — «Э, милый, да ты никогда не вернешься!», — ответила Кирхгоф.

Лермонтов уезжал на Кавказ с нескрываемым чувством отчаяния и «свинцовую демонскую слезу ронял на свою участь».

Граф В. А. Соллогуб писал: «Предчувствие Лермонтова сбылось: в Петербург он больше не вернулся; но не от черкесской пули умер гениальный юноша, и на русское имя кровавым пятном легла его смерть»{627}.

В 8 часов утра Лермонтов покинул Петербург.

Уже после его отъезда графиня Ростопчина передала бабушке поэта Е. А. Арсеньевой только что вышедший свой сборник «Стихотворения» с надписью: «Михаилу Юрьевичу Лермонтову в знак удивления к его таланту и дружбы искренней к нему самому.

Петербург, 20-е апреля 1841».

В то время подобные знаки внимания и признательности были общепринятыми. Очевидно поэтому, незадолго до отъезда Натальи Николаевны в Михайловское, П. А. Вяземский подарил ей купленный в английском магазине Петербурга изящный зеленый альбом в сафьяновом переплете с тиснением и написал стихотворение по этому поводу, которое называлось: «При подарке альбома».

Позднее в «Записной книжке» князя Вяземского за 1864–1867 гг. появилась помета: «Мои стихи Наталии Николаевне Пушкиной и рукой ее переписанные»{628}.

На память обо мне, когда меня не будет,В альбом впишите:«Здесь он был мне верный друг,И там[119] меня в своих молитвах не забудет,И там он будет мой».Потом, когда досугУкрадкой даст вам час, чтобы побыть с собою,На эти свежие и белые листыПереносите вы свободною рукоюДневную исповедь, отметки и мечты,Свои невольные и вольные ошибки,Надежды, их обман, и слезы, и улыбки,И вспышки тайные сердечного огня,И все, что жизни сны вам на душу навеют,Записывайте здесь живую повесть дняИ все, что скажут вам, и то, чего не смеютСловами вымолвить, но взор договорит,И все, что в вас самих таинственно молчит.Но будьте искренны — нас искренность спасает…Да не лукавит в вас ни чувство, ни язык,И вас заранее прощеньем разрешаетВаш богомол и духовник.

Итак, истекал последний месяц пребывания Натальи Николаевны в Петербурге накануне отъезда в Михайловское. Ей впервые представилась реальная возможность посетить могилу мужа в Святогорском монастыре. Впереди были сборы и хлопоты переезда, поэтому письмо к брату этого периода носило чисто деловой характер.

Одновременно в Полотняный Завод пришло и письмо от сестры из Сульца.

Екатерина и Дантес (с 1 апреля 1841 г. согласно решению суда г. Кольмара получивший право носить имя и титул барона Геккерна) отправились на воды Верхнего Рейна.

Екатерина Николаевна — Д. Н. Гончарову.

«Сульц, 26 апреля 1841 г.

Я начну свое письмо, дражайший друг, с того, чтобы поблагодарить тебя за хорошее письмо, а твое обещание прислать мне 5000 рублей чрезвычайно меня обрадовало; никогда деньги не были бы более кстати, я просто не знала, к кому обратиться. Длительная болезнь моего мужа, как ты сам хорошо понимаешь, стоила очень дорого. <…> Я тебе тем более благодарна, что прекрасно знаю о плохом состоянии твоих дел, мать мне пишет в последнем письме о новом перезакладе твоих имений. <…>

Я рада была узнать о цветущем здоровье твоих сыновей, надеюсь, что скоро я смогу тебя поздравить с рождением маленькой мадемуазель Гончаровой <…>

Ты, кажется, беспокоишься о здоровье Лизы, надо надеяться, что ее болезненное состояние пройдет после родов, только пусть она будет очень осторожна и не делает никаких глупостей. Право, мои дорогие братья, я не знаю, что вы делаете, чтобы подобным образом разрушать здоровье своих жен, все они постоянно болеют, я полагаю, это мужья виноваты. Поэтому я считаю, что мой является образцом, так как со времени замужества я чувствую себя лучше, чем когда-либо, и только цвету и хорошею.

Говорят, что жена Вани очень больна; он должен был бы отвезти ее на воды этим летом, поверь мне, это было бы ей очень полезно, хороший климат — это все. Шутки в сторону, но я, которая, как ты знаешь, всегда была довольно крепкого здоровья, ощущаю огромную разницу в этом отношении, воздух здесь такой чистый, здоровый, и потом не бывает больших морозов, что тебя хватают, едва высунешь нос на улицу, я себя чувствую тут совсем иначе, чем в России.