«Гласность» и свобода - Сергей Иванович Григорьянц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но, как это ни странно, я еще почти лет десять не делал ничего, чтобы получить назад свои и семейные коллекции. Сперва потому что совершенно не было ни времени, ни сил. Убийство Тимоши, конференции КГБ, трибунал по Чечне, разгромы «Гласности» – все это было важнее. Потом, вероятно, потому, что не верил, что от них хоть что-то осталось. Но понемногу мне начали попадаться книги с репродукциями картин и икон из нашей коллекции: дважды переизданный, но ко мне гораздо позднее попавший ко мне альбом Музея имени Андрея Рублева с тремя нашими иконами – апостолами Михаилом, Гавриилом и Спасителем на престоле конца XVI века; альбомы киевских музеев русского и украинского искусства с картинами Ермилова, Богомазова, украинскими иконами. И я решил, что дошла очередь и до коллекций.
Сразу же выяснилось, что одной отмены приговора для возврата вещей мало, нужны отдельные решения судов, причем в России – свои, на Украине – свои. Сначала этим занялась штатный в те годы юрист фонда «Гласность» Ольга Анатольевна Кашеварова, но, конечно, по отдельному договору лично со мной.
И все оказалось не так уж безумно трудно при всей необычайной исключительности даже для мировой практики этого дела: я получил картины, рисунки, мебель, произведения прикладного искусства из десяти государственных музеев двух стран, да еще и приличную компенсацию из государственного бюджета России за украденные вещи. Впрочем, бесследно пропало, и без всяких компенсаций, тоже немало, а до четырех музеев я не стал добираться.
Большой удачей было то, что Кашеварова до этого была судьей Киевского райсуда в Москве (и ушла из-за того, что не хотела выносить противозаконные приговоры по телефонным указаниям вышестоящих инстанций), а потому хорошо понимала, какое беспрецедентное дело нами передано в Бабушкинский суд. Но и судья Хомякова приложила немало сил и, как я понимаю, выдержала немалое сопротивление, чтобы довести до конца мое дело. Впрочем, в Бабушкинском суде по-прежнему с большим уважением вспоминали давно уволенного (хоть он и был инвалидом войны, героем Советского Союза) судью, который еще в семьдесят пятом году пытался помочь нашей семье и вынес определение о возврате библиотеки. Но моя жена опоздала с жалобой – и книги якобы распродали по рублю, то есть разворовали, на третий день после незаконной конфискации. Решение суда вернуло жене хотя бы необходимую мебель для жизни с двумя маленькими детьми. Может быть, этот судья хотел помочь и мне – следователь Леканов при последней встрече, видя, что ничего они от меня не добились и понимая какого рода обвинение он сварганил, посоветовал мне написать ходатайство о рассмотрении дела в Бабушкинском суде, а не в городском, упомянув об этом судье как о своем знакомом. Но я Леканову не поверил, да и мой адвокат Юдович делать это отсоветовал. Так или иначе, но в Бабушкинском суде и по старой памяти, а может быть, и по хорошему отношению к тому, что я делал потом, ко мне относились доброжелательно.
Для начала суд истребовал все документы, связанные с конфискацией, акты о передаче тех или иных вещей в различные музеи и учреждения. Потом были разосланы запросы о наличии в них наших вещей. Уже на этом этапе выяснились довольно неприятные вещи. Во-первых, бесследно исчезли все картины старых мастеров, описанные Викторией Марковой. Почему-то они не попали в Музей изобразительных искусств, хотя там были голландские натюрморты начала XVII века известных художников иногда более высокого качества, чем имелись в музее. Большой генуэзский вид порта с кораблями – семейная картина Фигнеров – был не только замечательно хорош, но и вообще не имел аналога в русских музеях.
Столь же неприятным был ответ из Гохрана, куда попали геммы и камеи, вероятно, из раскопок моего родственника Арсеньева, который немало находил в своем двадцатикилометровом поместье возле Нового Афона на Черноморском побережье. Из Гохрана сообщили, что полученные камни рассыпаны по разным отделам и их невозможно определить.
Особенно любопытным был ответ из Института востоковедения. Бывший ученый секретарь сообщал, что переданные ему японские картины на шелке находятся в сохранности, кроме одной (из коллекции Сергея Прокофьева), пропавшей, и редчайшего русского резного деревянного креста XV века в серебряной оправе с мощами десяти святых. Его он, «нуждаясь в деньгах» (так и написано), продал президенту академии наук Осипову (тот без зазрения совести скупал краденое государственное имущество).
И все же очень многое было найдено. В Третьяковской галерее, в музее Андрея Рублева, в Останкинском дворце, в музее Тропинина, в Музее истории Москвы, в музеях Херсона и Таганрога. Возвращение происходило по-разному: в Третьяковской галерее заместитель директора Лидия Иовлева, возвращая мне икону, на мое замечание, что это, вероятно, им приходится делать в первый раз, тут же ответила:
– Нет, что вы – мы возвращали картины Лидии Руслановой.
То есть единственный раз – из моря совершенно незаконных приобретений.
В музее Рублева его директор Попов отдал пять икон мне (точнее судебному исполнителю) неохотно, но безропотно, но его заместительница – кандидат философских наук, крупный в прошлом специалист по коммунистическому воспитанию молодежи, а теперь – ревностная христианка, стремящаяся с помощью Патриархии (отдав туда половину музея) стать его директором, обвинила его в разбазаривании фондов и напечатала пару статей – естественно, в «Советской России» и у Проханова в газете «Сегодня». Меня там косвенно задели, причем вполне клеветнически. Сам я отношусь к этому вполне равнодушно, но тут пожалел дирекцию музея и попросил адвоката написать заявление в суд об оскорблении чести и достоинства. Я пришел только на одно заседание – с меня и этого хватило. Какие-то хоругвеносцы толпой требовали передать все имеющиеся в мире иконы в православные церкви. Мои напоминания, что у императора Николая II была личная коллекция икон, что патриарх Тихон благословил коллекционеров, спасающих русские иконы от уничтожения, что в храме, где постоянно меняется температура и влажность, невозможно создать необходимые условия для хранения и реставрации, что и без того уцелело не более двух процентов древнейших русских икон и если их раздать по храмам, изъяв из музеев и частных коллекций, то погибнут последние – вероятно, лучшее, что создано русским народом за всю свою тысячелетнюю историю, – никак на них не действовали.
Поскольку клевета в мой адрес в статьях была очевидна (что-то было наврано относительно причин ареста и, кажется, рассказывалось, что я откуда-то вывозил иконы, чем я отродясь не занимался и это все было
