Вице-канцлер Третьего рейха. Воспоминания политического деятеля гитлеровской Германии. 1933-1947 - Франц фон Папен

19 августа 1932 года газета «Volkische Beobachter» вышла с громадным заголовком: «Правительство Папена намерено защищать евреев». Далее следовал длинный отчет ее корреспондента из Женевы о работе Всемирного еврейского конгресса, на котором представитель Германии герр Карески жаловался на действия нацистов и одобрительно отзывался о моем правительстве, которое в самой статье охаивалось самым неприличным образом.

Резонно было бы предположить, что эти нападки нацистского партийного издания на рейхсканцлера Папена должны были бы оградить вице-канцлера Папена от обвинений в преследовании евреев. Ужасная трагедия, выпавшая на долю еврейского народа в позднейшие годы гитлеровского режима, заставила многих позабыть, какие усилия употреблялись консервативными министрами раннего коалиционного кабинета, чтобы перекрыть антисемитский потоп, который принесли с собой нацисты. В то время по всей стране наблюдались значительные антиеврейские настроения, а сразу же после обнародования результатов мартовских выборов нацистские экстремисты начали свои первые нападения на принадлежавшие евреям магазины и конторы.

Эти события поставили консервативных членов кабинета перед исключительно сложной проблемой. На эту тему у меня было несколько приватных бесед с Гитлером, в ходе которых я пытался доказать ему, что как с общественной, так и с политической точек зрения антиеврейская деятельность его партии должна неминуемо привести к самым прискорбным последствиям. Всякий раз, когда мне удавалось обсуждать с ним политические вопросы, мне казалось, что в его сознании существует некая точка, дальше которой невозможно достигнуть с ним какого бы то ни было взаимопонимания.

Многие годы антисемитизм являлся одним из основных принципов программы нацистской партии. Военное поражение, Версальский договор, инфляция и финансовый кризис начала тридцатых годов – все эти беды объяснялись происками евреев. Вся партия была пропитана духом этих обвинений. Собственные антисемитские настроения Гитлера восходили к его молодым годам, проведенным в Австрии, где он, как видно, подвергся сильному влиянию таких людей, как Шёнерер[121]. Здесь было нечто большее, чем просто идеологические убеждения, так же как и в случае с его антиклерикальной одержимостью. В этом ощущалась какая-то патологическая ненависть, бравшая начало от событий его юности. Он всегда винил в своих ранних неудачах на поприще живописи неких конкретных лиц, а позднее, как видно, распространил свою злобу на целые группы людей и народы. Он часто ссылался на одно происшествие, случившееся с ним в возрасте четырнадцати лет, когда учитель Закона Божьего дал ему пощечину. Кроме того, он утверждал, что при поступлении в Академию художеств его кандидатура была отвергнута директорами-евреями. Однажды он рассказал мне, что всякий раз, когда ему приходилось иметь дело с судопроизводством, его злейшими врагами становились евреи – адвокаты и судьи. Это факт, что он более всего ненавидел представителей именно этой профессии – юристов.

В первые недели существования коалиции Гитлер, в результате вмешательства Нейрата, Гюртнера и меня самого, издавал приказы, предписывавшие членам партии сдерживать себя, но от этих приказов, кажется, толку было мало. Консерваторам в правительстве казалось, что единственным выходом может стать принятие каких-нибудь правил, регламентирующих количество евреев, которым может быть позволено заниматься определенной деятельностью. Таким образом надеялись ослабить накал радикальной агитации. В то же время мы старались найти и прямые методы подавления нацистского экстремизма.

Мои служащие в ведомстве вице-канцлера старались снабжать иностранных журналистов и дипломатов материалами, опубликование которых могло бы вызвать соответствующую реакцию за границей, чтобы затем использовать ее для оказания давления на Гитлера. Даже такой человек, как Рудольф Дильс, первый руководитель гестапо и, возможно, не слишком желательный свидетель для моих англосаксонских читателей, отдал должное работе моих сотрудников в этом направлении. Его, по крайней мере, никак нельзя обвинить в предвзятом ко мне отношении. Однажды в Берлине оказался проездом король Швеции, и, когда он высказал желание встретиться с Гитлером, я специально просил его внушить канцлеру, что его кампания против евреев вызывает за границей крайне неблагоприятную реакцию. К сожалению, вмешательство короля не принесло, как видно, особой пользы.

По крайней мере, мы смогли добиться, чтобы правила, ограничивавшие количество евреев, которым было разрешено заниматься профессиональной деятельностью, не касались большинства евреев, находившихся до войны на государственной службе или сражавшихся в рядах армии. Отставные чиновники-евреи продолжали получать свои пенсии, а еврейским врачам, лишившимся права работать в страховой медицине, было позволено сохранить их частную практику. Мне удалось уговорить Гинденбурга настоять на этих оговорках, и Гитлер был вынужден уступить. Ассоциация отставных евреев-военнослужащих прислала мне любезное письмо с благодарностью за мои усилия. До тех пор, пока я оставался в составе правительства рейха, иначе говоря – до 30 июня 1934 года, нам удавалось удерживать антиеврейские выступления нацистов в известных рамках.

11 марта Гитлер сообщил мне, что намерен просить у президента позволения во время ежегодной церемонии поминовения павших на войне вывешивать повсюду нацистские флаги. Он полагал, что, поскольку все патриотические силы страны теперь объединены под руководством партии, то будет только естественным заменить флаг Веймарской республики флагом со свастикой. Я был неприятно поражен этой идеей и в течение часа, пока мы гуляли с ним по саду рейхсканцелярии, старался убедить его изменить свое решение. Я говорил ему, что будет крупнейшей психологической ошибкой навязать эту эмблему громадному количеству людей, не принадлежащих к его движению. Республика уже совершила подобную ошибку, заменив черно-бело-красное знамя, под которым более двух миллионов сыновей народа пали на войне, на черно-красно-золотой флаг революции 1848 года. Тогда это было встречено с глубоким негодованием, и было бы неразумно еще раз повторять такой эксперимент.

К несчастью, я почти не получил поддержки от своих коллег по кабинету. Тогда я обратился к Бломбергу, поскольку считал, что он будет заинтересован в таком решении этого вопроса, которое вызвало бы как можно меньше недовольства в армии. К моему крайнему удивлению, он придерживался взглядов, диаметрально противоположных моим собственным. Он считал, что, по его мнению, нацисты имеют полное право превратить свой флаг в символ рейха. После этого вся моя надежда оставалась на Гинденбурга. Президент полностью разделял мое мнение, но поддался нажиму со стороны Гитлера и Бломберга. Гитлер утверждал, что компромисс в этом вопросе позволит ему обуздать наиболее революционные элементы своей партии, и Гинденбург в конце концов согласился на то, что свастика и черно-бело-красный флаг получат равный статус. Я предпринял последнюю попытку, предложив кабинету передать этот вопрос на рассмотрение рейхстага, но из этого ничего не вышло, и Гитлер объявил о новых правилах специальным декретом.