Выше головы! Том I - Russell d. Jones

Кроме прочего в этом фильме упоминались наши серийные номера. ДХ2—13—4. 13-я модель – наша – была одной из двадцати пяти разработанных. И было четыре группы «с полным циклом реализации». Но три предыдущие не получились. Что с ними стало? Об этом фильм умалчивал. Он был посвящён четвёртой группе и опирался на материалы годичной давности. И потому немного устарел: у него был открытый финал. А теперь следовало поставить точку.

Мы были финальными – удачными – последними. «Открытие», с которым мы ввалились к профессору, эта величайшая и ужаснейшая тайна, которая обжигала мне губы, для него была показателем, определяющим наше состояние. «Полноценные». То есть «как люди». Мы раскрыли тайну своего происхождения – и поделились ею. Не проявили агрессию. Не сошли с ума. Не покончили с собой.

Раньше, оглядываясь назад во времени и видя пустоту, я чувствовал опору. Амнезия. Я верил тому, что говорили о моём прошлом. Нам «напоминали» об утраченных знаниях, и я старательно усваивал информацию, до донышка, до крошки. На самом деле я не вспоминал – я активировал заложенное. Всё было ложью. Мы были ложью.

В тот день, когда мы узнали правду, эксперимент закончился. Событие стало решающим для всей лаборатории. А для нас в тот день умерла надежда на иную картину мира. Не было никакой «аварии корабля, травмы, потери памяти». В ту гонку по коридору от нас убегали последние минуты человеческой жизни. Иллюзорной, лживой, искусственной – но всё равно человеческой.

Может быть, поэтому память сохранила этот день и демонстрировала его вновь и вновь, в мельчайших подробностях. Рыжие кудряшки Чарли, мелькающие справа. Лёгкое покалывание у пупка. Это напоминал о себе шрам, оставшийся от полостной операции. Я сам предложил такую проверку – и себя в качестве подопытного… Крис, на бегу бормочущий Виктору: «Накроется твой фестиваль». Андроиды не могли участвовать в человеческих мероприятиях… А Дэвид всё приговаривал: «Куда вы так несётесь?» Он был неторопливым, наш упитанный Дава. Ускорялся только на кухне…

А ещё был высокомерный Проф-Хофф с то ли усталыми, то ли равнодушными глазами. Неизменно улыбчивый Дювалье, похожий на Щелкунчика. Заботливая докторша Хомаи, которая потом за ужином поздравила нас – без тени иронии, искреннее радуясь, что у нас «получилось». В её жизни, в её памяти были и неудачные группы.

До «Кальвиса» оставалось четыре года. Впрочем, мы не представляли, что будет завтра! Нам предстояла огромная работа. Примиряться с новым статусом. С собой. С тем, что есть ограничения в правах. Что не все относятся к нам одинаково. Привыкать к «славе» уникальных андроидов – и положению лабораторных мышей. И к тому, что люди видят в нас что-то своё – разное. Счастливое время!..

Между эпизодами я осознал, как мне повезло. Раньше я злился, что не вижу настоящих снов – лишь запись событий. А это единственное, что осталось у меня от близких! Я же не захватил никаких личных вещей. Альтер с линками на видео и снимки забрали в лаборатории. Но мою память никто не мог отнять. Мои сны с братьями.

«Теперь я буду видеть их каждую ночь! Пусть они никогда не меняются!» И тут я провалился в следующий эпизод.

Комиссия. Сертификация. Я наблюдал, как профессорша Нанда проходит по коридору в окружении коллег. Такая пугающе невозмутимая. Теперь я относился к ней не так, как раньше. Выделял. Пока я-участник следовал в рекреацию, чтобы ждать с братьями своей очереди, я-зритель заново отмечал каждый жест человека, которая убила (убьёт) Чарли. Её высокий рост. Скупые движения. Синие волосы, зачёсанные назад. Улыбка-шрам.

«Сразу после «Кальвиса», – определил я время. Подсознание подсунуло мне ещё одно значимое событие. В романах такое происходит в минуты смертельной опасности. Как некстати – учитывая СубПортацию! Но когда есть кнопка, справедливое. Каждый день мог оказаться последним…

Это была комиссия, которая определила нашу судьбу – судьбу андроидов в мире, пережившем восстание андроидов. Уже проголосовали за утилизацию. Не вышло. Поэтому назначили специальную проверку. По итогам которой проголосуют вторично. А потом придумают спецкомбо, предупреждающие знаки и кнопку. Но это будет потом.

Комиссии выделили аудиторию, в которой проводили планёрки, – сообщил Крис, плюхаясь на диван рядом с Виктором. Проверять будут по одному. Я тут же вскочил, готовясь идти первым.

Не получилось: пригласили Заира. Почему его? По какому принципу был составлен список очерёдности? Не алфавит. Не рост… Придётся ждать – впервые! Непривычно. Нервно. Сидя на уютных диванчиках, мы в недоумении переглядывались.

Услышав, что его вызывают, Заир побледнел. Ссутулился – больше чем обычно. Я подмигнул ему, а он смущённо улыбнулся, прося поддержки. Он не умел вести себя на публике. Садовнику это не требуется – «там не нужны слова». На сцене ему поручали изображать дерево. Иногда буквально. Заир не обижался.

Вышел он через двенадцать минут, потный, перекошенный. Сел с краю, сгорбился, притих. Чарли повернулся, чтобы расспросить его. Но не стал.

Вторым шёл Дэвид. Дава, который мечтал об авторском ресторанчике. И делился с нами идеями по оформлению и кухне… Я еле слышно застонал, когда прозвучало его имя. Он и так был как на иголках. Но мог бы успокоиться… Не успел. Вышел через полчаса, с мокрыми щеками, нервно подрагивая всем телом.

Я оказался третьим. Не знаю, что бы случилось, если бы не вызвали, наконец, меня! Потянувшись, я нарочито неспешной и уверенной походкой отправился на экзекуцию. О себе не думал – волновался за Дэвида и остальных. Сердился.

Зайдя в аудиторию, осмотрелся, оценил изменения. Стенные панели показывали стерильный белый – вместо классического дерева. Трибуну убрали. Получилась узкая сцена и ряд «зрителей». Растянули полусферой большой экран. На него выводили наши данные – как фон для каждого, кто «выступал».

Знакомых лиц я не заметил – но наши могли устроить трансляцию. Проф-Хофф точно подглядывал.

Я смотрел на комиссию, которая решала, быть мне или не быть… На самом деле треть действительно требовала утилизировать меня и ребят (результаты голосования сообщил всеведущий Крис). Были там и те, кто искренне считал нас существами, достойными жизни. В общем, они не хотели брать на себя лишнюю ответственность.

Лучше бы они желали моей смерти, по личным причинам или идеологическим. Скрипели бы зубами от ненависти, задыхались бы от отвращения, багровели бы от ярости: «Сдохни! Исчезни! Умри!» Но врагов не выбирают. Мне достались спокойные и равнодушные. Для них я однозначно не был человеком.

Я занял центр сцены, покосился на экран. Сухое перечисление медицинских, психологических, социальных характеристик. Немного отличий по сравнению с профилями лабораторных сотрудников…

– Представься, – попросила молодая чернокожая женщина, сидевшая в центре.

– Рэй.

Мне было смешно. Они побаивались меня – я это спинным мозгом чувствовал! Понятно, из-за чего: «Кальвис». Опасность со стороны андроидов. Если было от Б-класса, то может быть и от А-класса – скрытая, потенциальная, гипотетическая угроза. Они боялись ошибиться. Боялись себя. А я – что я? Я был живым, и ничего, кроме жизни, у меня не было.

Мне так казалось.

– Это имя из «легенды»? – уточнил другой эксперт – средних лет, широколицый, с монгольским хитрым прищуром. – «Рэй Фаррохи», – он заглянул в настольный экран. – Ты его не сменил? Почему?

Я пожал плечами:

– Зачем? Имя мне нравится.

– А фамилия?

– Фамилии – для людей. Я же не человек, верно?

«Есть!» Он смутился, его темнокожая коллега потупилась. Профессорша Нанда усмехнулась. Она хотела уничтожить нас. Она не сомневалась ни на йоту.

– А тебе хотелось бы быть человеком…

Нанда не спрашивала – утверждала.

Я не выдержал – рассмеялся. Значит, вот какими вопросами она довела Даву до слёз? Ну, его-то не трудно!

– Я хотел бы быть повыше, – ответил я, – и чтоб волосы были рыжими. Нравится мне этот цвет! А глаза – потемнее. Но меня сделали таким, потому что чёрные волосы и голубые глаза ассоциируются с надёжностью. И рост должен быть – чтоб не слишком возвышаться, но и не теряться в толпе. Для работы, которая мне предназначалась, это важно… Но ничего этого не будет, верно?

Она снова усмехнулась – не разжимая губ.

– А тебя это не огорчает? – спросил «монгол». – Остальные члены четвёртой группы сохранили карьерные перспективы. До сих пор.

– Да я счастлив!

– Почему?

– Потому что свободен.

Он так странно посмотрел на меня. Похоже, разговор зашёл не туда. О чём они пытали Заира и Даву? О профессиях? О перспективах? Заставили осознать, что людей они заменить не могут. Что в их жизнях нет смысла. Так они и без всяких комиссий признавались в этом! А я отвечал на их жалобы, что в любой жизни есть смысл. «Вы потеряли то предназначение, которым нас здесь наградили. Часть легенды. Ещё одна ложь». Но они не могли примириться.