Страховка от жизни - Марина Серова

Я закрыла комнату, и мы со старушкой прошли на кухню, где уже закипал чайник.

— Ты садись, дочка, к столу. Это мой.

На кухне стояли три стола, по внешнему виду которых можно набросать приблизительный портрет хозяев. Стол Капитолины Семеновны был деревянным, окрашенным такой же коричневой краской, что и табуретка, на которую я уселась. Судя по возрасту стола и по его цвету, можно вполне предположить, что его обладатель — человек пожилой.

И более-менее опрятный.

Стол по соседству — современный, покрытый белоснежным пластиком. За ним, смею думать, обедает та самая молодая чета, про которую мне говорила старушка.

А вон тот стол, в углу около газовой плиты, явно принадлежит человеку, которому давно наплевать, где он ест, на чем спит и что носит. Хотя, возможно, я излишне придирчиво отношусь к его хозяйке, ведь ее целый месяц дома нет.

Старушка принялась заваривать чай.

— А мать Эммы жива?

— Да кто ж знает, жива она или нет. Эмке никто не нужен. И мать родная тоже не нужна. — При этом старушка неистово перекрестилась:

— Прости меня, господи, за злословие. А мать-то ее под Аткарском, кажись, живет. Эмка тогда долго у нее гостила, когда к ней ездила. Мы хоть отдохнули немного.

— А когда это было?

— Ой, дай бог памяти. Года три назад, наверное. Или три с половиной. Я уж не помню сейчас.

И три года назад Настя видела Эмму именно в Аткарске. Значит, Настя не ошибалась. Эмма — та самая женщина, которую в свое время подозревали в убийстве.

— Капитолина Семеновна, а какие-нибудь особые приметы у соседки вашей имелись?

Старушка, не задумываясь, назвала их. Видимо, на такой вопрос ей пришлось отвечать не один раз, причем совсем недавно — моим коллегам в мундирах. Особыми приметами Замотыриной были родинка на правой щеке и наколка в виде бабочки на левой ягодице.

— Она ж, хабалка, летом-то, когда жарко, постоянно в купальнике по квартире ходила. Ни стыда, ни совести. Тьфу, — старушка в сердцах сплюнула.

Я достала из сумочки фотографии Насти и Ирочки.

— Скажите, Капитолина Семеновна, кто-нибудь из этих женщин заходил к Эмме?

Старушка, сходив за очками, внимательно рассмотрела снимки. Ирочку Капитолина Семеновна никогда в своем доме не видела. А взглянув на Настину фотографию, улыбнулась.

— Так это ж медсестра из больницы, где мой Сашенька лечится. Он про нее только хорошее говорит. А однажды, когда он убежал из больницы, Анастасия Васильевна за ним приезжала. Ни с кем другим он вернуться в больницу ни в какую не соглашался. Она даже не дежурила в тот день, так ее специально вызвали. О-очень хорошая женщина.

Теперь понятно, в какой больнице часто пребывает бедный Сашенька. И почему его так сильно раздражают внешние шумы — Анастасия Калякина работала медсестрой в психушке.

— Анастасия Васильевна-то как Эмку увидела, так и спросила: "А мы с вами, кажется, знакомы?

В Аткарске встречались. Помните?" А Эмка ей:

«Вы ошиблись, женщина». И с кухни-то шасть в свою комнату. Анастасия Васильевна порасспросила меня, правда, про Эмку-то. А что я про нее знаю? Знаю только, что она, окаянная, нам всю плешь проела.

Итак, Анастасия Васильевна встретилась с Замотыриной совершенно случайно. Наталья была права. Но к Эмме она, по словам Капитолины Семеновны, никогда не приходила.

Что ж, имеется еще Мишка-ирод, лучший друг Замотыриной. Может быть, он подкинет фактик, который стоит внимания?

Однако, к моему великому сожалению, Мишка-ирод, надравшись в стельку, мирно почивал, чему несказанно радовалась его мама, сухонькая забитая старушонка. Не тому, конечно же, что он надрался, радовалась, а тому, что ей сегодня удалось его «уталдыкать». Небывалый почти случай.

— Ради Христа, не надо его будить, ласковая ты моя. Ни в коем случае. А то мне потом всю ночь по соседям прятаться придется. Он же ведь такой непутевый. Завтра приходи. Часов до одиннадцати теперь, может, и проспит. А потом опять пойдет на работу устраиваться. Каждый день ходит. И пьяным вдрызг возвращается. Он все в контору какую-то ходит. Только никак не дойдет. Все обещает мне агентом по распространению билетов устроиться. Уж и не знаю, возьмут ли его. Он ведь паспорт свой потерял, ирод этакий. А без паспорта кто ж ему такое дело-то серьезное доверит? Непутевый он, говорю же. В кого только и уродился?

Путевые-то все на заводе вон работают. А этот… Да что о нем речь вести? — Старушка устало махнула сухонькой рукой с просвечивающими сквозь истонченную сухую кожу набухшими жилками.

На том я и покинула заплесневелый замотыринский дом. А интересно все же, что там было, три года назад, в Аткарске? Но, пожалуй, сейчас не стоит лезть в дебри и что-то про то старое убийство копать. Вряд ли в моем деле будет от этого польза.

Глава 6

Странный мужчина среднего возраста без определенных занятий — так можно охарактеризовать Виктора Ивановича Валентинского, изготовителя «клопа» — радиопередатчика, в данный момент покоившегося в моей сумочке. А вообще-то он пенсионер. Но человек просто уникальный.

Мастер Левша ему в подметки не годился бы, а в Америке, например, или в другой цивилизованной стране он бы уж точно жил припеваючи. Его хобби — всякие-разные электронные штучки, которые он изготавливает сам и часто пробует их действие на соседях или просто знакомых людях. Если сказать точнее, он увлекается изготовлением подслушивающей аппаратуры.

Виктор Иванович, чудаковатый престарелый холостяк, ведет довольно странный образ жизни: тщательно следит за своим драгоценным здоровьем — соблюдает всякие умопомрачительные диеты, которые иным знающим в этом деле толк людям неведомы, занимается изобретенной им самим гимнастикой и так далее. Звездными летними вечерами, например, он прогуливается в зимнем пальто и шапке с целью их проветривания. Так Валентинский спасает вещи, приобретенные еще при царе Горохе, от моли. Ну очень странный человечек.

При этом он абсолютно уверен, что и все другие люди должны жить так же и перенимать его опыт.

А поскольку опытом он делился только с людьми близкими по духу — к таковым, по его глубокому убеждению, относилась я, — то слушателей у него было чрезвычайно мало. Зато на них-то, близких, он отыгрывался на полную катушку.

Так что беседа обещала быть долгой и «плодотворной». И я не сомневалась, что вернусь домой, обогащенная новыми знаниями о здоровом образе жизни.

Виктор Иванович любит бренди. Вышеназванный напиток делает его болтливым. Даже излишне.

Но без бренди он может утаить нужную мне информацию. Продажа частным порядком самопальных подслушивающих устройств — дело уголовно наказуемое. Посему без животворящего напитка он станет болтать лишь о профилактике здоровья, а по этой части он чрезвычайно просвещенный человек.

Оставив машину на платной стоянке около «Дома торговли», я обзавелась вышеозначенным бренди и отправилась пешком на улицу Курскую, где проживал Валентинский. По случаю встречи с ним придется возвращаться домой на такси. Бренди — это вам не «Монастырка», господа. Что ж, издержек производства не всегда удается избежать.

Зато Виктор Иванович наверняка поможет мне кое в чем разобраться. Главное, захватить его бодрствующим. Если он успел уже улечься в постель, вся моя суета с напитком окажется напрасной.

— Кто? — раздалось в глубине квартиры.

— Таня Иванова, частный детектив.

Про частного детектива можно было не добавлять. Мне было достаточно назваться Таней. Дверь моментально распахнулась. Виктор Иванович в спортивном костюме стоял передо мной собственной персоной. И радостно улыбался. Совершенно очевидно, что он мне обрадовался.

— Танечка, милая вы моя, какими судьбами вас занесло в обитель старого холостяка? Я безумно рад, просто счастлив, что вы не забыли про меня. Я как будто знал, что вы сегодня придете. Поэтому и спать не лег. Решил позаниматься собой подольше.

Я ему приветливо улыбнулась и поспешила заверить его, что ужасно соскучилась.

В прихожке у него лампочка довольно тусклая.

Виктор Иванович очень экономный человек, во-первых. А во-вторых, он считает, что яркое освещение разрушает сетчатку глаза. Почему-то это распространялось лишь на те помещения, где Виктор Иванович не занимался своими самопальными штучками. В комнате совсем другое освещение.

Наверное, именно по этой причине я не сразу поняла, что произошло с лицом моего друга.

А когда он провел меня в комнату, я догадалась, кого он мне сегодня напоминает — ежика. Отовсюду, откуда можно, у него торчали иголки. Самые что ни на есть обыкновенные, только разномастные: и те, которыми вышивать можно, и те, которые годятся лишь для того, чтобы штопать носки.

Ну, немного преувеличиваю, конечно же. Иголки торчали на мочках ушей, на крыльях носа, словом, повсюду, куда он умудрился их воткнуть. И хоть я не лишена актерского таланта, хоть привыкла в своей жизни видеть всякое, я все же сомневалась, что смогла в этот момент придать своему лицу соответствующее выражение, в котором удивления не должно было быть ни в коем случае.