Маяковский и Шенгели: схватка длиною в жизнь - Николай Владимирович Переяслов

Единственно, куда они пойдут, если только не засядут в этот вечер играть со знакомыми в преферанс, – так это на анонсируемую вторую лекцию Шенгели».

Не думаю, что подобные отзывы прошли мимо докладчика, не пошатнув его авторитета.

Оглядываясь на тот шум, который разразился до этого вечера в Москве вокруг появления статьи Шенгели о творчестве Маяковского и вызвал, как говорят, его бегство из столицы в Крым, трудно объяснить себе, зачем он, в таком случае, устроил себе аутодафе, обсуждение этой самой статьи еще и здесь, в Симферополе, где проживает очень немалое количество людей, которые читали стихи глашатая революции, присутствовали на его концертах во время предыдущих приездов его в этот город, да и просто – любили его как поэта?..

По-видимому, отъезды Шенгели из Москвы в Симферополь и затем в Самарканд были вызваны не столько скандалом из-за статьи о Маяковском, сколько какой-то другой причиной, возможно, его нежеланием сотрудничать с органами ГПУ – НКВД, которые постоянно «висели у него на хвосте», требуя регулярных доносов об антисоветском характере тех или иных писателей. Интеллектуал, профессор, знаток многих иностранных языков, человек явно непролетарского происхождения, родной брат двух расстрелянных офицеров Добровольческой армии, принципиальный оппонент «талантливейшего поэта советской эпохи», чужак насильническому режиму по всем личностным признакам, Георгий Шенгели постоянно находился под прицелом карательных органов, неизменно – в зоне повышенного риска. Арест его мог произойти в любой момент – по любому навету и доносу, по самому ничтожному и произвольному подозрению. Потому неудивительны и неосудимы его побеги из Москвы в Симферополь и Самарканд под предлогом чтения университетских лекций в 1927–1928 и 1929–1930 годах.

Как бы там ни было, Шенгели выбрал для себя в качестве добровольного изгнания сначала отъезд в Симферополь. Он придумал объяснить этот свой шаг болезнью жены, которая в Москве себя плохо чувствует. (Не случайно ведь поэт Глеб Шульпяков сказал про него: «Георгий Шенгели – человек, умевший рассчитывать собственные вздохи».)

Но лучше бы все-таки Георгий вовремя остановился и не будоражил поклонников Маяковского своими едкими разборами его поэзии, а спокойно занимался литературным творчеством. Но ведь нет же…

Осенью 1928 года над головой Шенгели начали «сгущаться тучи» уже и в Крыму, где он, как отмечалось выше, надеялся пересидеть тяжелое для него в Москве время. Сначала Георгия затронула газета «Красный Крым», обвинившая его в оскорблении Маяковского, и саркастически отзывалась о проведенном им выступлении, назвав его «вечером литературных недоразумений», а после этого некий студент Крымского пединститута Спиртус публично заявил о том, что, будучи руководителем литературного кружка, Георгий Аркадьевич Шенгели «способствовал росту богемных настроений среди литкружка и пьянствовал в компании некоторых студентов».

«Чьею-то рукой, – написал в коллегию Главного Управления профессионального образования РСФСР Шенгели, – создана невыносимая атмосфера клеветы, брани, оскорблений, мелких гадостей, с безошибочным расчетом на то, что брезгливый человек не пожелает дышать таким воздухом и уйдет, освободив место для кого-нибудь более приятного…»

В отличие от нападок противников Георгия Шенгели, его заявление в «Главпрофобр» осталось неопубликованным, а вот откровенно погромный донос на него от некоего Я. Д. Полканова без помех появился в журнале «На литературном посту» (1929, № 3, с. 65), где излагалось следующее:

«БОРЬБА ЗА ПРОЛЕТАРСКУЮ ИДЕОЛОГИЮ В КРЫМСКОМ ВУЗЕ.

В литературном кружке Крымского педаг. института 150 студентов. Кружком руководил доцент Шенгели. С самого начала работы кружка руководитель взял неверный курс. Вместо разборов литературных произведений, вместо всестороннего их обсуждения литкружок занимался мелочными вопросами.

При разборе стихов молодых поэтов подходили только с формальной стороны, придирались к рифмам. Социологического метода, марксистского анализа не было. Отдельные товарищи партийцы делали попытки направить прения по иному пути, но получали отпор со стороны Шенгели, а также со стороны всего бюро литкружка, состоявшего из сторонников Шенгели. Эти сторонники, например, О. Милославский, в докладах говорили: “Демьян Бедный ничего своего не создал”, “Жаров ничего из себя не представляет”, “Доронин – никуда не годится”, и наоборот: “Бальмонт принял революцию, но теперь он в эмиграции”.

Когда же делал доклад комсомолец, “шенгелианцы” не допускали развертывания прений, были выкрики: “ты, мол, в литературе ничего не понимаешь”, “куда ты со свиным рылом в апельсинный ряд лезешь”. Не напрасно рабочие второго ОРК прогнали Милославского, руководившего у них литкружком.

На требования студенчества давать марксистский анализ произведений Шенгели признался в нежелании и неуменьи прилагать марксистский, социологический метод к изучению литературных явлений и обнаружил полное невежество в вопросах марксистской методологии.

Шенгели развивал анекдотический, богемский взгляд на литературу.

Его лекции по вопросам литературы ХХ века сводились к изложению закулисной жизни отдельных писателей (Брюсова, Блока, Сологуба и др.).

С группой «мещанского литературного молодняка» устраивались попойки на квартирах.

А затем Шенгели и К° появлялись в институте, дискредитировали литкружок, травили комсомольцев и партийцев (приравнивали партийца т. Новожилова к Бенкендорфу – шефу жандармов).

Последнее собрание литкружка переизбрало состав бюро и решило, что дальнейшее пребывание Шенгели в качестве руковода кружка невозможно.

Шенгели, разобидевшись на такое постановление, две недели не посещал свои лекции. Тут-то и проявила себя группа сторонников Шенгели. Появляются на стенах института лозунги: “Да здравствует Шенгели!” На окнах надписи: “Долой Новожилова и Дупленко!” Для характеристики деятельности Шенгели приведем еще факты: чтение истории русской литературы на 4 курсе свелось к обзору “символистов”; о Сологубе было сказано: родился там-то, характер такой-то, любил спорить со своим другом до тех пор, пока безумно хотел ужинать.

О Брюсове было сказано, что он 2 года не платил членские взносы в партию, его ячейка каждый раз таскала на объяснения… Брюсов был религиозный человек. Брюсов собирал нас (значит, и его, Шенгели) в подвальчике в Москве – и проповедовал спиритизм …

Студенты отделения русского языка и литературы на своем собрании 10 декабря – присутствовало до 200 человек – единогласно, без воздержавшихся, решили, “что Шенгели как преподаватель ни в какой мере не удовлетворяет самым элементарным требованиям, и дальнейшая преподавательская деятельность Шенгели в вузе невозможна”.

Собрание также решительно осудило деятельность небольшой группы чуждых пролетарскому студенчеству лиц, пытающихся дезорганизовать работу наших организаций, и сочло необходимым при дальнейших попытках с их стороны противопоставить себя организованному студенческому коллективу поставить вопрос о несовместимости подобного поведения со званием студента советского вуза.

Я. Д. Полканов».

Вслед за этим доносом над головой Шенгели разразилась громкая кризисная ситуация, которая была чрезвычайно болезненно воспринята его друзьями, а также многочисленными поклонниками и поклонницами. Причина состояла в резко-оппозиционном отношении профессора Шенгели, читавшего студентам курс новой русской литературы, к почти что канонизированному Владимиру Маяковскому. Конечно, литературовед и поэт Шенгели, культивировавший