Рассказы. Миниатюры - Галина Сафонова-Пирус
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Настенька, детка, думать о смысле жизни в такие годы… это естественно, но… – И кивнула вниз: – Вон, видишь дерево под балконом? Растет себе да растет. Так и ты живи.
И приобняв за плечи, снова поцеловала в висок».
Ну, Раисочка, если к тебе и не приходили такие мысли, то это не значит, что те, к кому… «просто ненормальные». Через такое проходят натуры тонкие, которые и создают духовную ауру жизни, через них…
Да не умничаю я, не достаю левой рукой правое ухо, а…
Хорошо, хорошо, не будем больше об этом, лучше опять – к дневнику.
«Сегодня, чтобы отвлечь мою исстрадавшуюся подопечную от тягостных мыслей, повела на фильм Тарковского «Жертвоприношение», а когда шли домой, снова услышала:
– Вот и фильм этот… Словно подсказывает: а зачем жить?
Попробовала даже выругать её, а она… Когда привела домой, сразу легла на тахту и отвернулась к стене. Подошла, присела рядом и, чтоб отвлечь от вопроса «зачем?», стала расспрашивать о работе, а она опять:
– И всё же, Тетьаль, скажите: а зачем жить, для чего?
И пришлось суемудрствовать: смысла жизни как такового вообще нет… даже более умные головы не нашли ответа на этот вопрос… перед человеком должен стоять только выбор: как жить… Слушала, успокаивалась понемногу… Да-а, ошибку я сделала, что повела её на этот фильм, рано ей – такое…»
А ты и вовсе заснула на нём? Ну, может и лучше было б Настю – на другой… Ага, на «Новые приключения Шурика» или «Пёс Барбос…», но тогда они не шли в кинотеатрах, вот и… Ладно, отвлеклись мы с тобой, читаем дальше.
«И всё же в субботу собралась Настенька к Пашке, а я даже и не попыталась отговорить её, ибо знала: не послушает. Перед уходом забежала ко мне и улыбнулась грустно:
– Тетьаль, пожелайте мне ни пуха, ни пера.
А вечером сидели с ней на кухне, и она рассказывала: приехала к Пашке, позвонила. Вышла его сестра и сказала, что его нет дома. Хотела сразу уйти, но тут высунулась мать и затащила к себе.
– Посидели мы, поговорили… – Настенька смотрит в окно, на иву, что растет как раз напротив моего окна: – Спросила: буду ли я поступать в Университет? Сказала, что поеду, а она вдруг и говорит: «Если поступишь, то приди, скажи». – И всё так же смотрит на верхушку ивы, но губы ее… Вот-вот заплачет! Но сдержалась: – И почему-то меня это сразу резануло: значит, знают, что Пашка меня бросил.
Оборачивается ко мне, смотри в глаза, а я… А я будто бы эдак легко-о, как ни в чём ни бывало восклицаю:
– Ну, бросил, так бросил, – и даже выдавливаю на лице улыбку: – Дурак, что отказался от счастья. – И снова улыбаюсь, но уже искренне: – Настюша, да найдешь ты себе друга лучше Пашки! Ты только верь в себя! – Она дернула плечом, горько усмехнулась, но я не унялась: – Ты же красивая, умная, будь еще и гордой!
Ничего не ответила моя исстрадавшаяся девочка. Поднялась, засобиралась к себе, а когда прощалась, взглянула виновато… и почему виновато?»
Ну, может и извинялась за «своё дурацкое поведение». Но Раис, почему непременно «дурацкое», объясни? Влюблённая, страдающая… и не с кем посоветоваться потому, что мать бросила. Ну, хорошо, не бросила, а предоставила свободу. Но в её годы от такой свободы может повеять холодом и случиться беда.
И хорошо, я рада, что с твоей ничего не случилось, что у неё «всё тип-топ»: и дом, и денежный муж, дети… Но давай вернёмся к Насте.
«Снова я – у Настеньки. И снова встречает заплаканная, ложится на тахту, но розового зайца уже не обнимает, а сидит тот на спинке тахты, свесив голову набок, отчего кажется, что улыбка его погасла. Сажусь рядом с ней, глажу по волосам и слышу.
– Ну за что мне такое горе? – и рыдает. – Я же никому плохого не де-елала!
Как помочь, чем? И тогда, – может это подействует? – опять начинаю ругать Пашку, а она:
– Никого больше так не полюблю, как его! – сдёргивает зайца со спинки тахты и прижимает к груди.
Опять стараюсь пробудить в ней гордость, и опять говорю и говорю, что она достойнее, умнее его, что он – так, мальчишка неразумный, если отказывается от такой красивой, доброй и умной дивчины. Немного помогает… хоть плакать перестаёт, но тут же слышу:
– Вот заснуть бы сейчас… и не проснуться».
Ты, Раис, счастливая, если с тобой такого никогда не было. А, впрочем… Знаешь, человек должен пройти через подобное потому, что оно не унижает, как ты думаешь, а наполняет душу.
А хотя бы и страданиями, как же без них? Нельзя порхать по жизни только мотыльком, с василька на василёк, с ромашки на…
Можно? И даже очень «олрайтно»? Ну что ж, Раисочка, каждому – своё. Но позволь мне закончить свой рассказ, тем более, что осталось всего… всего три записи.
«Сегодня Настенька вспыхнула и ожила, когда рассказывала о Пашке: подошел, мол, в парке и возвратил деньги, которые одолжила ему в Болгарии. Но она отсчитала только пятнадцать рублей, а остальные вернула. «Почему возвращаешь?» – спросил. «За тенниску… ту, что подарил». Ничего не ответил, а она повернулась и ушла.
– Молодец, Настасья! – обрадовалась я. – Значит, выздоравливаешь от своей влюблённости, значит становишься гордой… и мудрой, – даже польстила.
А она грустно улыбнулась, перевела разговор на работу, и я… А я не увидела зайца ни на тахте, ни на кухне. Хотела спросить про него, но не стала, – зачем тревожить еще не зажившую рану?»
«Ездила «от завода» на два дня на турбазу, а когда возвратилась, зашла ко мне и сообщила:
– Мы с Пашкой теперь всё выяснили.
И была успокоенная, тихая.
– Ну и расскажи, – улыбнулась, – как всё было?
А получилось так, что ехали они с ним на турбазу одним автобусом, и он всё пробовал заговаривать с ней.
– Даже руку мне подал, когда выходила из автобуса. Потом подходил и на дискотеке, в столовой, а вечером пришел и в номер. Лежала я на диване, а он присел рядом и начал вспоминать: как хорошо нам было в Болгарии. А потом…
Потом подруга закрыла их в номере, а он стал возмущаться: «Меня ж там ждут»! Настя обиделась: «Ждут, так иди» и встала, начала стучать в дверь, что б кто-нибудь открыл. И открыли, ушел он. Но на другой день опять несколько раз подходил, говорил, что, никогда не женится, что все девки ему надоели, и она сказала, что ей от него тоже ничего не нужно и что эта их встреча последняя.
Рассказала Настасья всё это… и вот уже несколько дней ходит тихая и грустная».
Раис, ты опять – за своё. Ну почему все должны поступать так, как тебе кажется? Ведь люди очень разные и каждый вправе выбирать поступок, соотносясь со своим характером, вот и Настя… Ей надо было разобраться и в себе, и в Пашке, а не делать резких движений, выводов, и это…
Да, разобралась, не сделала «резких», а понемногу… А, впрочем, послушай две последние записи:
«Я пришла домой, прилегла на диван, закрыла глаза, – уж очень устают после монтажей! Но пришла моя юная соседка: уже третий раз звонит ей Пашка, говорит о том, о сем, но никуда не приглашает, не назначает встреч.
– Настенька, учти, – сказала тихо, – вот таким всю жизнь он и будет.
– Но он же совсем другим был, когда познакомились!
– Когда знакомятся, все бывают «другими», – обобщила.
– Не знаю, и как с ним быть? – и голосок её зазвенел.
– Будь искренней. Скажи как-нибудь: Паша, между нами появилось кривое стекло, через которое мы смотрим друг на друга и не верим: ты – мне, я – тебе. Так нельзя. Любить – значит верить. Если не будешь со мной таким же искренним, как раньше, то лучше не звони.
Ничего не ответила и ушла к себе».
«Настенька ходила на проводы заводских новобранцев в Армию, встретила там Пашку, а он сказал: «Приходи провожать меня на вокзал. Я так хочу». И она думала пойти, но я мягко рассоветовала:
– Не ходи. Если б он любил тебя, то нашел бы, где проститься, а так… Не ходи.
И она не пошла».
Нет, Раис, так и не возвратилась она к Пашке, хотя и писал ей со службы влюбленные письма.
Да, отвечала ему… опять же по моему совету: напиши, мол, ему же, бедненькому, там скучно! И, когда возвратился, были у них встречи, но у Насти была уже другая влюбленность.
Вот и подошла к финалу моя очередная «эмпирика», не лишний раз подсказавшая, что если человеку за тридцать, то принимать его надо таким, каков он есть, ибо с годами в нём, как в Раисе, почти ничего не меняется, а поэтому… Нет, так и не сказала ей, что героиней моего рассказа была не незнакомая ей Настенька, а её дочь.
Таисина берёзка
– Эта березка такая тонкая, а дотянулась аж до пятого этажа!
Мы стоим с моей подругой на балконе, остывая после долгих разговоров, – не встречались-то шесть лет! – и после только что прошедшего обильного летнего дождя никак не можем надышаться благоуханием, сотканным из ароматов леса и трав.
– Да уж… дотянулась. И теперь из-за неё соседнего балкона не видать.