Золотая хозяйка Липовой горы - Дмитрий Сергеевич Сивков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Выставка располагалась в небольшом закутке Пушкинского музея, на задворках Греческого дворика. Когда я проходил мимо копий покалеченных временем древних скульптур, по коже пробежал холодок, я поёжился. И это же чувство заставило меня притормозить на обратном пути. Наитие? Может быть. Копии фрагментов восточного и западного фронтонов Парфенона, Афина из Веллетри, Афродита «в садах», «Раненая амазонка», Аполлон из Тибра, Афина Лемния…
Я уже понимал, что именно ищу. В принципе, я уже давно созрел для этого свидания. Чего бы ради тогда повсюду носил с собой обретённый по воле случая мраморный кусочек, позолоченный с одной стороны? (Он как будто бы прочитал мои мысли и начал источать тепло в правом кармане пиджака.)
Поднявшись на второй этаж, я пересёк колоннаду выставочного зала, повернул налево… Копия знакомой миллионам людей фигура безрукой богини находилась в зале «Греческое искусство поздней классики и эллинизма». Сквозь окна в потолке на статую падал ровный свет весеннего дня, напитывая её особой притягательностью и ещё более выделяя на фоне тёмных стен.
Моё сердце колотилось, как перед первым свиданием. Чтобы успокоиться, я неспешно прошёлся по залу, постоял у копии Ники Самофракийской и лишь потом приблизился к заветной цели. Табличка на постаменте гласила: «Афродита, или, как её часто называют, «Венера Милосская» – наиболее известный вариант типа Афродиты, где она представлена обнажённой, с задрапированной в гиматий нижней частью тела. Тип этот восходит к классике IV в. до н.э., но спиралевидный поворот, перпендикулярно направленные движения и резкая граница между обнажённым телом и драпировкой принадлежат эллинизму. Обнажённый торс Афродиты выполнен из одного блока мрамора и, как в гнездо, вставлен в блок со складками – приём, также характерный для эллинистической скульптуры. Руки статуи утрачены…»
Захотелось сделать это: достать кусок мрамора из кармана и приложить его к левому плечу статуи. Я догадывался, что в одну из выемок камень встанет как деталь пазла – легко и свободно! Но постамент статуи был не меньше метра, до левого плеча Афродиты было не дотянуться и не допрыгнуть. Ну и, конечно, не стоило привлекать к себе внимания.
Я отошёл и присел неподалёку на скамейку.
Глеб Успенский побывал в столице Франции в 1872 году. Вот как он описывал свои ощущения: «Что-то, чего я понять не мог, дунуло в глубину моего скомканного, искалеченного, измученного существа и выпрямило меня, мурашками оживающего тела пробежало там, где уже, казалось, не было чувствительности, заставило всего «хрустнуть» именно так, когда человек растёт, заставило также бодро проснуться, не ощущая даже признаков недавнего сна, и наполнило расширившуюся грудь, весь выросший организм свежестью и светом».
И меня не переставало будоражить от чувства близости с копией великой скульптуры. Вот только переживания были иного плана, чем у Успенского: я вот-вот мог получить подтверждение своим фантастичным предположениям!
В конце концов я понял, что нужно сделать: достал из портфеля планшетник, сфотографировал обломанное плечо (приходилось вставать на цыпочки и тянуться вверх). От таких упражнений рубашка вылезла из-под ремня, лицо покрылось потом, словно от тяжёлой физической работы. Обернулся на смотрительницу музея: взгляд пожилой женщины сделался суров. Поинтересовавшись, где туалет, я ринулся на первый этаж.
И уже там, запершись в кабинке, вынул камень из кармана. На планшетнике выбрал снимок левого плеча с наиболее удачного ракурса, приблизил его и приложил мрамор к экрану. Хотя одна сравниваемая часть была объёмной, а другая плоской, рваные края сколов совпали.
Пальцы стали непослушными, словно и сами окаменели. Атмосфера стала наполняться чем-то густым и тревожным, словно воздух перед грозой. Надо было срочно убираться из музея. На Волхонке оторваться от праздной публики и от тревоги, нырнуть в метро и уйти на глубину вокзала. И уже из купе поезда отправить самому себе на почтовый ящик фотографии, сделанные в музее.
В начале двухтысячных я обзавёлся металлоискателем. К этому меня подтолкнул разговор с одним дедком: как-то засиделся с ним у костра на берегу реки. Дед слыл не особо общительным, особенно когда дело касалось мест и секретов охоты или рыбалки. Но меня интересовало житьё-бытьё деревни Шаймуры, которая раньше располагалась на этих землях. Среди прочего он поведал слышанную ещё от своей бабки историю о том, что её муж закопал где-то на огороде свои накопления, перед тем как сгинуть в боях. «Так, поди, и покоятся лобанчики где-то на усадьбе», – кивнул тогда дед и подробно объяснил, где она находилась.
Металлоискатель оказался с весьма простенькими возможностями – мог обнаруживать металл на глубине не более десяти сантиметров. По сути, таким только по пляжу искать обронённые монеты или ювелирные украшения. Но главным разочарованием лузера-кладоискателя стало то, что прибор звенел от любого металла.
Первое же посещение урочища Шаймуры подтвердило самые худшие предположения: лобанчики, так в старину называли золотые монеты с изображением монаршей головы – «лба», мне не улыбались. Сигналы шли от гвоздей и гвоздиков, кусков железной проволоки, подков, молотков, топоров, обломков кос и ещё каких-то инструментов. Изредка радовал царский медяк конца девятнадцатого или начала двадцатого века. Дореволюционный культурный слой был основательно перемешан с советским: гайки, болты, детали допотопной техники, алюминиевые пробки-кепочки от бутылок, крышки от банок, консервные жестянки, пуговицы, кнопки… К концу дня поисков моё «эльдорадо» представляло интерес в основном лишь для базы вторчермета.
Ещё один день в качестве добытчика металлолома я выдержал, но на большее меня не хватило. Прибор долго пылился на антресолях в прихожей. Но репутация «кладоискателя» за мной укрепилась прочно.
«Чёрных копателей» в наших краях с каждым годом становилось всё больше. Надежда на фарт приводила в движение массы людей, как во времена «золотых лихорадок». Вот и у Николая Журавлёва (по прозвищу Журавель – а какое ещё может быть прозвище у человека с подобной фамилией?) что-то такое проснулось. Бывший милиционер был не намного старше меня, но уже на пенсии. В начале прошлого лета он заявился в редакцию:
– Жора, у тебя, я слышал, миноискатель есть, не дашь на время? – Журавель практически без предисловий перешёл к делу. – С меня простава, само собой!
Как и все неофиты, он был настроен решительно.
Сам Журавель был мужичком среднего роста, черноволосым, с резкими движениями. Говорил, что внешность ему передалась от его прадеда-грека, и, похоже, не выдумывал: резко очерченные линии лица, высокие скулы и выдающийся нос, как у персонажа фильмов
