Прикладная психолингвистика речевого общения и массовой коммуникации - Алексей Леонтьев

3) она характеризуется повышенной значимостью интонации и логического ударения. На уточняющий вопрос следователя, верно ли, что Петров ушел в двенадцать часов, свидетель может ответить: Петров? Ушел в двенадцать? Я на часы не смотрел, точно время не скажу. Очевидно, что, если это показание будет записано: Петров ушел в двенадцать, но точное время мне неизвестно, – содержание показаний будет искажено. Одно дело, если свидетель окажет: Иванов пришел в девять (то есть именно в девять, а не в десять). Совершенно иное, если он скажет: Иванов пришел в девять (то есть это Иванов, а не Петров пришел в девять);

4) речь свидетеля, дающего показания, содержит большое количество информации, идущей по неязыковым каналам. Здесь следует указать в первую очередь на мимику и жест. Как указывают специалисты в этой области, жестикуляция и мимика могут, с одной стороны, сопровождать речь, причем такие мимико-жестикуляторные средства очень различны в зависимости от особенностей личности, от принадлежности человека к той или иной социальной группе и от его национальной принадлежности. Они могут, далее, заменять речь. Например, свидетель может в ответ на заданный ему вопрос просто махнуть безнадежно рукой. И, наконец, мимика и жест могут комбинироваться с речью. Это наиболее частый случай. Здесь возможны, в свою очередь, три варианта:

а) мимика и жестикуляция относятся к определенному слову или словосочетанию и сопровождают это слово: И она взяла малю-ю-сенькую коробочку (показывает размеры коробочки); б) жестикулируя, поясняет, о ком идет речь, когда в речи употреблено местоимение: Пришла я к ним… – К кому? – Ну, к ним… (изображает руками толстую фигуру); в) жестикуляция заменяет слово или словосочетание: Он у нас вообще… (крутит пальцем у виска).

Из сказанного ясно, какое серьезное внимание должен уделять следователь правильной интерпретации речи и адекватной по смыслу записи показаний.

Во-первых, целесообразно сделать речь свидетеля и вообще допрашиваемого возможно менее эмоциональной, создать ему максимально спокойную и комфортную психологическую обстановку. Это важное вообще положение следует здесь подчеркнуть потому, что чем более эмоциональна речь допрашиваемого, тем больше шансов у следователя ошибиться при переводе ее смысла в общепринятый «язык» протокола.

Во-вторых, в тех случаях, когда в речи допрашиваемого имеются интонационные выделения, правильное понимание которых существенно для смысла, следует переспросить его и добиться, чтобы он выразил ту же мысль словесными средствами.

В-третьих, следователь не может полагаться на то, что он адекватно воспринял жест допрашиваемого. Помимо крайней неопределенности значения жеста он бывает часто и просто двусмыслен или даже многозначен. Если оказать про человека: Он ведь… – и постучать пальцами по столу, это может означать либо дурак, либо доносчик. Если про человека говорят: Он же во! – и показывают рукой что-то высокое, то это может означать высокий рост, высокое положение в служебной иерархии. И так далее. Поэтому здесь переспросить особенно необходимо.

Чрезвычайно важно учесть специфику допроса в тех случаях, когда допрашиваемый другой национальности, чем следователь, и особенно тогда, когда следователь проводит допрос в условиях чуждой ему национальной культуры. Здесь для следователя совершенно необходимо иметь хотя бы начальные представления об особенностях речевого поведения в данной культуре. У ряда национальностей, в том числе и в нашей стране, например на Северном Кавказе, считается элементарным нарушением речевого этикета, если молодой человек держит себя «на равных» с человеком старым, и в частности первым задает ему вопросы, K тому же, с точки зрения того, нередко глупые и лишние. Не зная этого, следователь может с самого начала завести допрос в тупик. Нечего и говорить о специфических национальных особенностях мимики и жестикуляции, вроде знаменитого жеста «нет» у болгар и некоторых других народов, внешне совпадающего с русским жестом «да». К сожалению, такого рода знания пока нигде не систематизированы и приобретаются исключительно посредством индивидуального опыта.

Другая речевая проблема, связанная с достоверностью, – это зависимость ответов допрашиваемого (по форме) от характера вопросов следователя. Эта зависимость тем больше, чем ниже уровень развития речевых навыков у допрашиваемого. А этот уровень, в свою очередь, зависит от образования, профессии, социального положения, речевого опыта и других факторов.

Такая зависимость выражается прежде всего в явлении так называемой персеверации, то есть стремлении повторить в своем ответе слова и конструкции, только что употребленные следователем в вопросе. Персеверация опасна потому, что, как показывают эксперименты, представители различных «семиотических групп», вообще разные носители языка нередко вкладывают в одни и те же слова и выражения очень различные содержания. А поскольку особенно подвержены персеверации как раз такие люди, у которых осмысление слов потенциально может очень далеко отходить от смысла, вкладываемого в эти слова следователем, персеверация может привести к тому, что следователь буквально вложит в уста допрашиваемого свои собственные слова, хотя и без какого бы то ни было злостного намерения.

Кроме того, необходимо отметить такую особенность речи, как так называемая вербальная ригидность. Она заключается в том, что, даже если речь допрашиваемого не копирует в явной форме речь следователя, допрашиваемый как бы продолжает мыслить в направлении, навязанном ему следователем. Например, следователь спрашивает, заходил ли кто-нибудь чужой в квартиру между двумя и тремя часами дня. Свидетель в соответствии с этим уверенно заявляет, что не приходил, так кaк дверь была заперта на цепочку, а звонков не было, упуская из виду, что с утра в комнате у соседей работали маляры (которые действительно не заходили в квартиру в указанное время, а находились в ней еще раньше). Ригидность проявляется в речи допрашиваемого особенно, если он что-то сознательно скрывает. Отвечая на вопросы следователя стереотипным «не знаю», подследственный может, скажем, ответить «не знаю» и на вопрос типа: «А что Вы сами делали вечером около девяти часов?»

Существенна для объективности получаемой информации и конкретная форма вопроса. Очевидно, что вопрос следователя должен быть правильно понят: это требование, так сказать, минимально. Но на степени понимания сильно сказываются и внешние формальные характеристики речи. Скажем, чем более конкретные слова использованы в вопросе следователя, чем четче логически выделено то или иное слово, чем более употребительные слова используются, тем легче понять этот вопрос при прочих равных условиях. Уровень понимания зависит и от порядка главных членов предложения (легче при порядке подлежащее – сказуемое), и от того, к какому главному члену относятся второстепенные (лучше, если к сказуемому), и от так называемой «глубины» предложения (то есть его грамматической сложности), и от многих других причин.

Общее требование к речи следователя (B этом отношении) можно сформулировать так: она должна быть максимально краткой, ясной и простой по выбору слов и синтаксическому строю. Грубо говоря, всегда лучше спросить: «Вы были вчера около одиннадцати часов вечера около ресторана "Сокол"?», чем: «Я хотел бы знать, не находились ли Вы во вторник, ориентировочно в двадцать три ноль-ноль где-либо в районе пищевой точки, известной под названием "Сокол"». (Хотя последний вариант может показаться более «престижным».)

Специальную проблему представляют собой вопросы, содержащие внутри себя «подсказку» ответа, например построение в форме негативной конструкции (Не… ли Вы…). Н.И. Гаврилова (Гаврилова, 1975) полагает, что специфика наводящего вопроса состоит в наличии в нем внушаемой информации. Ею выделяются три типа наводящих вопросов:

1-й тип – вопросы, представляющие собой прямую подсказку («Были ли на нем перчатки?», или «Видели ли Вы на нем перчатки?», или «Не было ли на нем перчаток?»);

2-й тип – это вопросы, содержащие скрытую подсказку («Какого цвета на нем были перчатки?»);

3-й тип – это вопросы, направленные на лицо, реально существующее, известное допрашиваемому, но имеющие в виду детали («Как выглядел человек, севший за руль, на нем были перчатки?»).

Во всех приведенных примерах как раз и выясняется наличие перчаток.

Вообще следует стремиться возможно реже использовать в следовательской речи отрицание; отрицательная конструкция нередко вызывает у слушателя негативные эмоции в отношении предмета беседы, и создается определенная установка: «От меня хотят, чтобы я вывел этого мерзавца на чистую воду…», – хотя у следователя этого и в мыслях не было… С другой стороны, нецелесообразно употреблять в следовательской речи частотные оценочные прилагательные типа белый – черный, старый – молодой, красивый – безобразный. Они вызывают у слушателя моментальную антонимическую ассоциацию, что весьма снижает достоверность его показаний. Если спросить кого-то: Этот человек старый? очень вероятный ответ будет: Да нет, молодой. – В белом костюме? – Нет, в черном. – На самом деле этот человек может быть лет сорока (не старый, но и не молодой) и в темно-синем костюме. На все указанные здесь искажения показаний влияет эффект внушения.