Генерал Алексеев - Василий Цветков

Прилив 104 000 человек сразу оживил бы армию и восстановил бы численность полков. Но различные местные комитеты, парализуя совершенно власть Главнокомандующего, считают запасные полки обеспечением против контрреволюции. Ни одна команда не может быть отправлена. Создается безысходное положение. Армии на фронте тают, а запасные полки тыла богаты людьми, но ничего не делают, лежат бременем на государственной казне, требуют ежедневного продовольствия и, по существу, совершенно бесполезны. Образовали две армии: (армия) на фронте и армия тыловая, но не для пополнения первой, а для обеспечения от контрреволюции.

Так далее продолжаться не может, особенно на Кавказе. Необходимо выдвинуть тыловую армию на пополнение жидких рядов фронта. Это может быть исполнено только волей правительства, так как генерал (Юденич. — В. Ц.) бессилен и, по-видимому, утратил энергию и способность бороться с местными течениями, безусловно вредными в общегосударственном значении.

Я не допускаю возможности, — подводил итог Алексеев, — пополнять Кавказскую армию за счет запасных войск Европейской России. Наши Юго-Западный и Румынский фронты содержатся тоже в опасном некомплекте. А главное — для чего в тылу Кавказской армии будут сидеть 100 000 бесполезных для государства и русского народа людей, не желающих нести минимальную военную службу обороны позиций? И прошу Вашего содействия и скорого распоряжения, иначе придется оставить те позиции, которые ныне занимают войска армии (Кавказского фронта. — В.Ц.), к позору и вреду России и союзников».

Поэтому любой прорыв Восточного фронта сильной группировкой немецко-австрийских, болгарских или турецких войск мог оказаться роковым для всей российской армии. В отличие от ситуации 1915 г., когда во время «великого отступления» можно было отходить, сохраняя все же относительно устойчивую линию, в 1917 г. откат войск на одном участке фронта мог привести к выходу противника на тыловые коммуникации, и «залатать» такой прорыв за счет подвоза резервов было бы чрезвычайно трудно.

В длительную устойчивость войск Алексеев верил мало. Отсутствие уверенности в способности фронта к активным наступательным действиям повлияло, как отмечалось выше, на отказ Алексеева от операций, связанных с достаточной долей военно-политического «риска», прежде всего — от подготовки десантной операции по овладению Константинополем. Об этом сохранились примечательные воспоминания князя Г.Н. Трубецкого, сравнивавшего две позиции в отношении десанта на Босфор — генерала Алексеева и адмирала Колчака. «Начало апреля. Генерал Алексеев приезжает в Петроград. В кабинете Военного министра, под председательством последнего происходит совещание по вопросу о том, возможна ли операция захвата Константинополя и проливов. Докладывает командующий вооруженными силами Черного моря адмирал Колчак… Адмирал Колчак говорил о том, насколько благополучно складывается для нас общая военная обстановка на Босфоре. У турок там ничтожные силы. Наш флот готов выполнить задачу, ради которой существует в Черном море. Эта операция сохранит и тот дух, которым одушевлена команда, до которой еще не докатилась разлагающая волна революции. В заключение адмирал Колчак просил указаний, возможно ли готовиться к этой операции.

После краткого, но содержательного, доклада адмирала слово берет Главнокомандующий. Он, конечно, не отрицает значения этой операции, но наша армия — великое X. Она больна и не переболела переворота. Наоборот, болезнь пока ширится и углубляется в ней. При таких условиях серьезную операцию, требующую известного напряжения сил, производить пока нельзя. Отложим вопрос до июня, тогда увидим на что можно от нее рассчитывать. Адмирал Колчак и генерал Алексеев — люди одной психологии. Каждый из них знает, что то, что дорого одному, то дорого и другому. Поэтому они с полуслова понимают друг друга, и адмирал Колчак не настаивает на осуществлении того, что, видно, составляло его заветную мечту.

Так на долю Главнокомандующего революция не принесла ни одного дня праздника. С самого начала ему выпала задача — не только бороться с иллюзиями, но и разбивать благородные мечты. Было ли это от недостатка идеализма, от маловерия? Те, кто знали М.В., знают, какой источник горячей веры таился в его груди, но в нем не менее сильно было чувство долга и воинской дисциплины…»

Несколько иначе излагается позиция Алексеева в отношении Босфорской операции в воспоминаниях генерала Ю. Данилова. В ответ на предложение об отправке в десант 2—3 корпусов Алексеев заявил: «Вы слышали только что доклад о состоянии армий Северного фронта. В таком же положении находятся войска и на остальных фронтах. Что касается Черноморского флота, то он сохраняется немногим больше, чем Балтийский. При этих условиях ни о каких десантных операциях думать не приходится. Нам быть бы только живу».

Транспортные суда, предназначавшиеся первоначально для высадки десанта на Босфоре, с весны 1917 г. стали использоваться для перевозки угля из Мариуполя в Одессу, и размещенное на них военное оборудование демонтировалось. Правда, при этом Алексеев давал указание, что «когда это потребуется», данное «оборудование» могло быть снова «быстро собрано и установлено». Весьма сочувственно отнесся к плану десанта начальник штаба Главковерха Деникин, считавший, что для перевозок топлива вполне допустимо использование тоннажа румынских транспортов с Дуная. Но становилось очевидным: в текущем году десант не состоится, уже по той одной причине, что завершение его технической подготовки представлялось невозможным до начала «сезона штормов» на Черном море. А после знаменитой «ноты Милюкова» о важности соблюдения заключенных международных соглашений считалось вполне допустимым предоставление равных условий всем странам Антанты, без особых территориальных преимуществ России, и обязательная демилитаризация проливов.

В то же время стратегический опыт войны продолжал развиваться, и, несмотря на нараставшие трудности в системе обеспечения войск и падение их боевого духа, все более и более определенной становилась новая доктрина ведения боевых операций, отличительные признаки которой формировались еще с конца 1915 г. Алексеев как широко мыслящий полководец, как исследователь, осознающий специфические черты каждого периода военной истории, не мог не заметить наступления нового этапа в развитии военного искусства. Сутью новой доктрины стало, во-первых, отмеченное выше понимание войны как комплексного военно-экономического, а после февраля 1917 г. — еще и военно-политического, противостояния двух противоборствующих систем. Во-вторых, сформировалась специфическая стратегия боевых операций в условиях перехода от маневренной войны к позиционной и наоборот. Опыт 1915 г. года показал закономерности перехода от активных маневренных действий к «окопному сидению», при котором от армий, прежде всего, требовалось привыкнуть к тому, что война продлиться долго, а «эффектных» атак, при быстро меняющейся боевой обстановке, может не быть вовсе. В тактике ведения операций наметился переход от сражений «в поле», при которых система укреплений представлена слабыми окопами полевого профиля и узловыми укрепленными районами — крепостями, к сплошным укрепленным линиям позиционной обороны. Теперь армиям приходилось, с одной стороны, опираться на собственные укрепленные линии, с другой — приспосабливаться к прорыву аналогичных укрепленных линий у противника и к дальнейшему развитию наступлений. Этот опыт был востребован в 1916-м, что привело к дальнейшей эволюции в действиях всех родов войск, в частности, артиллерии.