До свидания, Светополь!: Повести - Руслан Киреев

— Нет–нет! — смеясь и хватая за руку сестру, перебивала Валентина Потаповна. — Пусть Димушка постучит. Постучит и скажет… И скажет… — От смеха она не могла вымолвить, что скажет, но Вероника Потаповна заранее хихикала, представляя. Дмитрий Филиппович ощерялся, гордый ролью, которую ему доверяли. Даже Александра Сергеевна, не разбирающая половину слов и с Зинаидой Борисовной едва знакомая (лишь однажды белила ей), смеялась и фыркала.

Не все на этих страницах даётся мне легко. Не обо всем говорить хочется. В таких случаях я строго напоминаю себе, что мои старики — это я сам. От них впитал я все хорошее и все дурное и, стало быть, ответствен за них в той же мере, в какой они ответственны за меня. Если не больше. С них, навсегда умолкнувших, не спросишь уже, а с меня можно, я вот он. И потому понятны те радостные паузы, которые я делаю, когда слышу, например, проказливый смех у кладовки, где спал, уперев ножищи в дверь, вдрызг пьяный Дмитрий Филиппович, по существу, отменивший для обеих женщин Новый год. А он так сиял им в череде долгих и трудных будней!

Вот и сейчас празднует моя душа, видя ребячливость, с какой рисуют себе старые люди свой визит к бывшей соседке. Больше всех выдумывает и озорничает, до слез доведя и себя, и Веронику, Валентина Потаповна. А ведь в былые года она была главным оппонентом Зинаиды Борисовны.

Я мог бы употребить тут другое слово. Какие там оппоненты — две товарки, две языкатые бабы, которые не давали спуску друг другу, и нередко кончалось тем, что расходились, хлопнув дверью, а после неделями не здоровались. И все‑таки оппоненты. Это книжное словечко очень даже уместно здесь, поскольку отчаянные споры между Валентиной Потаповной и Зинаидой Борисовной были совсем не то, что перебранки между сёстрами из‑за лысой Леры.

Бабушка помалкивала. Точно так же молчала она, когда мы с тётей Валей подолгу и горячо разглагольствовали о вещах, которые не имели отношения к соседским пересудам, ценам на рынке, хворям, обновкам и так далее, — словом, ко всему тому, что составляло круг интересов моей бабушки. При всей своей любви быть на виду она молчала, и лишь ладошка её быстро–быстро разглаживала на столе скатерть. Ревновала? Наверное, но мне было невдомёк, я летел, упоенный высокоумной беседой.

Но вот о чем я думаю сейчас. Был бы этот полет таким сладостным, не находись рядом со мной старая женщина, моя бабушка, у которой начисто отсутствовали какие бы то ни было крылья? Беспомощная и тяжелая, она не умела взлететь, и с тем большим восторгом выделывал я на её глазах головокружительные пируэты. Пусть, пусть смотрит! Хоть и рядом, но далеко внизу была она, и оттого моё парение казалось мне ещё выше.

Испытывали нечто подобное Зинаида Борисовна и Валентина Потаповна? Не знаю. Сейчас уже я не помню деталей и всей сложной аргументации их дискуссий, но главное мне было ясно: тётя Валя — за, Зинаида Борисовна — против. Именно так формулировал мой мальчишеский ум существо их разногласий.

Всей душой я был на стороне тёти Вали. Редко кому в детские годы бесконечно долгая жизнь впереди не кажется «распрекрасной с маковки до пят», а толстая, удобно расположившаяся в старинном кресле женщина колебала принадлежащую мне по праву детства уверенность.

Это мягкое кресло с невысокой резной спинкой и покатыми подлокотниками перекочевало вместе с хозяевами в Москву. Однако во время моего непродолжительного визита Зинаида Борисовна не сидела в нем. Рядышком со мной пристроилась на диване и расспрашивала обо всех, кто некогда жил с нею в одном дворе. Больше и пристрастнее всего о моих стариках. Это был интерес искренний, не любопытство, а интерес, немного печальный, но тем более искренний.

Признаться, я не ожидал от неё такого. Насколько я помню, трудности всегда обходили её стороной. Даже в самые тяжелые годы им привозили на дом продукты; посылки и деньги слала из Москвы дочь. И что ей были две замарашки, моя бабушка и её сестра, с которыми она время от времени коротала тогда ещё бестелевизионные вечера! Сытая и умудренная, растолковывала с высоты своего уютного кресла всю неприглядность окружающей действительности, а маленькая курьерша, которой так нелегко доставался её кусок хлеба, с пеной у рта эту действительность защищала.

Было ли вспоминать о чем? Оказывается, было. Вспоминала, жадно расспрашивала, сыпала подробностями, которые даже у меня выветрились из памяти. Не знала, куда посадить меня и чем попотчевать. А уж когда нежданно–негаданно, без предупреждения и даже без телефонного звонка, о котором никто из четверых не подумал, пожаловали собственной персоной её бывшие соседи, то старчески затряслись руки, запрыгало перекошенное давней контузией лицо, а губы выговаривали, не веря:

— Валечка… Веруся… О боже! Дима…

— А Шура? — напомнила слегка запыхавшаяся Валентина Потаповна, беспокоясь, как бы не обделили радостью встречи их верную спутницу. — Александра Сергеевна… Не помнишь?

— Ну как же, как же! — обессиленно повторяла Зинаида Борисовна, ещё более погрузневшая и покривевшая за те восемнадцать лет, которые они не виделись. —Неужели… — она подымала и опускала и снова подымала руки. — Не может быть…

Может! Все может быть! И зять–профессор, карапуз в тренировочном костюме, который открыл дверь, не спросив предварительно «кто?» (у сестёр ёкнуло сердце, ибо сразу поняли: не Зина), подкрепит это своим ученым авторитетом. На свете может быть все. Даже эта встреча, на которую никто из них не надеялся, даже… Но этому и профессор не сразу поверил. Ещё раз обежал глазками запыхавшуюся четверку.

— Вы… Вы на лифте?

— А зачем? — приосанившись, бодро ответила Вероника Потаповна и из последних сил придержала загнанное дыхание.

— Мы не привыкшие к лифтам, — с доверительной улыбкой призналась Валентина Потаповна, подчёркивая этим вовсе не свойственным ей словечком «привыкшие» свою глухую провинциальность.

Дмитрий Филиппович, довольный, блестел глазами, а Александра Сергеевна, не поняв, о чем речь, заверила:

— Все хорошо, все хорошо, — и перевела дух.

На толстом лице Зинаиды Борисовны выразился испуг:

— Вы пешком?

— А мы всегда пешком! — ответила 73–летняя Вероника Потаповна и поправила розочку на груди.

— Не привыкшие, — ещё протяжнее, совсем «по–деревенски» повторила Валентина Потаповна. — Не привыкшие… — И головку набок.

— Не привыкли мы, — совсем осмелев, вставил слово и Дмитрий Филиппович.

— Все хорошо, все хорошо! — снова перевела дух Александра Сергеевна.

Профессор захохотал. На свете, вдруг понял профессор, и впрямь все может быть, раз эти ископаемые чудовища вскарабкались на тринадцатый этаж.

Чаепитие свершалось в просторной зале с оранжевыми стульями, которые, как сказал после Дмитрий Филиппович, холодили зад. Дело в том, что стулья эти с высокими спинками были совсем новыми — новыми настолько, что с них ещё не сняли целлофановую одёжку.

Все выпили за встречу, кроме Дмитрия Филипповича, про которого Валентина Потаповна строго сказала, что он не пьёт, и Дмитрий Филиппович подтвердил на сочувственно–вопросительный взгляд бывшей соседки:

— Не пью.

— Печень? — с пониманием осведомилась она.

Ещё в светопольский период у неё был целый ассортимент болезней, но это не мешает ей здравствовать и поныне. Сейчас ей под девяносто. Грешным делом, я два или три раза не посылал ей к празднику традиционной открыточки, убежденный, что её некому будет получить, но вскоре от неё приходило написанное твёрдым крупным почерком послание, в котором она журила меня за то, что я уже похоронил её. Кровь приливала к моему лицу. Срочным и горячим письмом спешил я оправдаться.

Удивительная вещь! С возрастом, когда бесчисленные болезни и впрямь взяли её за горло, она говорила о них куда меньше, чем в годы сравнительно молодые. Я обратил на это внимание ещё во время своего московского визита к ней.

Вот и сейчас не столько на хвори жаловалась она, сколько на лекарства, с которыми становится все труднее. Да и только ли с лекарствами! В Москве, например, пропал кофе, а она до сих пор любит выпить утром чашечку. Как, поинтересовалась она, с кофе в Светополе?

— А бог его знает! — сказала Валентина Потаповна тем же тоном простодушной провинциалочки. — Мы ведь не пьём кофия.

— Почему не пьём? — обиделась Вероника Потаповна и двумя пальцами с накрашенными ноготками взяла бисквит. — Я лично обязательно раз в неделю. Нонна тоже без кофе не живёт.

На что ехидная Валентина:

— Ну ка–ак же, ка–ак же! — и с притворным сочувствием покачала головой. Шутила все, но прежняя досада уже подымала голову. Не на сестру — на московскую даму. Опять эта раскормленная пава, прожившая в довольстве и спокойствии свой долгий век, выговаривала миру за его недостатки. Старый спор, навсегда, казалось бы, погасший восемнадцать лет назад, снова выбросил языки пламени, когда Зинаида Борисовна пожаловалась на слишком низкие потолки. Иное дело в их светопольской квартире.