Кот-Скиталец - Татьяна Мудрая

– Дно прямо-таки выстлано самоцветами, – вкрадчиво мурлыкнул некто над правым плечом Серены. – Есть реки золотые, как колхидское руно, и серебряные, и одетые в малахитовую шубу с медными блестками. Великолепные игрушки для твоих будущих малышей, не правда ли?

Серена оглянулась. На ветке сидел огромный, толстый манкатт с шерстью гагатового оттенка и ухмылялся от уха до уха.

– Вот новости… Ты кто?

– Кот, – с гордостью ответило существо. – Сказочный.

– Понятно, – улыбнулась она. – А ты сам как – и внутри каменный или только шерсть из минерализованного древесного угля?

– Догадайся, – он перебрался повыше, поводя хвостом перед ее глазами.

– Вард, Эрбис, я ведь всегда умела читать внутри камня! Угадывать свернутый микрокосм, что записан внутри символом, иконой, руническими знаками или иероглифами. И я вижу, что тут все камни живые; только вот этот Живущий подвижен наподобие нас троих, а в глуби неподвижных записан шифр целого нового мира. И они же все теплые, Эрбис, хотя тут нет солнца!

– Обиталище, где нет ни солнца, ни м-мороза, – процитировал Зверь-На-Ветке.

– Какой ученый кот, прямо улем! – восхитился Эрбис. – Ну да, госпожа моя, здесь вся низшая природа живая, не то что наверху, где она способна лишь на то, чтобы своим прахом поддерживать чужое существование.

– Низ. Глубоко. Глубина, – пробормотала Серена. – Что значат эти слова?

– Узнай, – повторил кот. – Вот тебе еще один сопряженный лексический ряд: знак, познать, познание.

Повернулся вокруг своей усатой морды и исчез. Осталась одна улыбка, но и она постепенно растворилась в изумленном воздухе.

– Дружок Алисы, – с презрением фыркнул Вард. – В том переплете, куда его засадил некто Доджсон или как там бишь еще, не так уж и весело, вот он у нас и развлекается понемногу.

– Развлекается? Право, в этом мире надо и вправду быть не мягкой плотью, а диамантом, чтобы так развлечься и не поистратиться, – ответила Серена.

Конь вел их берегом реки. Щебень и в самом деле был усыпан мелкими золотыми самородками и менее заметным горным хрусталем, аметистом и топазом. Река, закручиваясь пенным водоворотом, вливалась в озеро: вокруг него не стояло даже и тех застывших растительных декораций, только сланцевая крошка, бурая и теплая по тону, и нагие, пологие склоны. Девушка запрокинула голову кверху: небосвод над тихой водой был чист и имел все признаки шатра, хрустальной крыши мира, прозрачной полусферы. Однако теперь в его бирюзовой синеве едва видимыми символами была записана мировая беспредельность: тонкий облачный туман змеился, подобно белому дракону, небесный пастух покачивал своей изогнутой наверху серебряной герлыгой, а рядом смирно паслись лохматые звезды.

– Змея, звезды и посох тоже живые? – спросила Серена.

– Конечно. Ты позвала их в душе – они и явились ради небесного украшения, – ответил Эрбис.

– Ради одной меня?

– Не только: им самим радость.

– Тогда пойдем дальше.

Пологие скаты, что держали озерную воду наподобие чаши, перетекли в долину, одетую яркой жизнью. То была страна изобильных трав, благоуханных цветников, тучной земли, которая не отягощала подошв, не обращалась в трясину от дождя и не струилась пылью от зноя: ее покрывал плотный ворсистый ковер растительности. Деревья раскидывали свои ветви далеко вширь, не сбиваясь в рощи, но смыкаясь концами листвы. Среди лугов бродили овцы и козы, буйволы и верблюды, но никто не выпасал этих стад; гривастые львы катались на спине, играя с темнокожими ребятишками, но никто не испытывал страха; повсюду сквозь зелень просвечивали шатры и кибитки, однако не было поселений.

– Они обладают разумом, здешние четвероногие и четырехлапые Живущие? Таким, как наши в Триаде? – спросила Владетеля Серена тихо, чтобы случаем кого не обидеть.

– Да, но не вполне таким, как ты привыкла. Они открыты миру, как дети, и мысль их картинна. Когда они сравнивают и обобщают, к ним не приходит ни слов, ни цифр – они просто накладывают один рисунок на другой, как будто оба сделаны из прозрачной бумаги, мнут их и формируют, как глину. Вот еще почему люди нэсин не любят изображать животных – сами животные делают это лучше.

– Как – держа кисть в лапе или копыте?

– Нет, – отозвался на этот раз конь. – Мы научили их впечатывать в ткань или пергамент саму мысль. Конечно, это лишь часть того, что происходит у них внутри, но даже и это прекрасно. Я еще добавлю: когда Живущие переводят в красочный образ то, что по природе образа не имеет, – мало кто из аниму может их понять и никто из андров не любит подобной беспредметности.

– Абстрактное искусство – чудесное развлечение вечных юнцов и творческих одиночек… Смотри, Владетель, они все вместе, но всяк сам по себе.

– Чем более Живущие продвигаются в понимании самих себя, тем меньше у них желания сбиться в стадо, – резюмировал Эрбис. – И зачем? То, что их всех связывает, куда больше зрения и слуха, тела и души. Мы все в нем покоимся, и оно оберегает нас, как бы широко мы ни рассеивались. Разве ты не чувствуешь себя внутри огромной ладони, которая смыкается вокруг тебя своими горами и своим небом?

– Да. И это как рай. Лев лежит рядом с ягненком…

– И текут реки, и парчовые ложа стоят в тени деревьев, а в раскинутых шатрах – юные ровесницы и подруги чистые… – лукаво шепнул Вард.

– Рай, Джанна. Разве ты не слышала о том, что их всегда было два, хотя и один по сути? Истинная земля, которая осталась за огненным мечом ангела – и обитель за крышей из небесной бирюзы? Дальний мир, куда изо всех ближних обителей попадают по пути кривизны, что есть на самом деле прямота – ибо наш привычный мир сам крив?

– Тут и живут нэсин в самом деле? Не на Земле Вечной Изменчивости?

– И там, и здесь одновременно. Они же обыкновенные люди, только ойкумена под ногами у них зыблется, как палуба в бурю. А обыкновенный человек не умеет схватить мыслью и душой всеобщего, вот оно и разбивается на капли подобно ртути.

– Горний мир – Горный мир. Познать высшее – то же, что познать свою глубину. Мир на Горе – одно с Миром Пещеры.

– Да, ты поняла верно. И все они одно, потому что одна Вселенная переворачивается, превращается в другую.

Шушанк был куда лучшим собеседником, чем советником и гидом – и то, и другое, и третье для одной меня. Верный Бэс-Эмманюэль и мой сынок Арт получали визуальную и словесную информацию из других источников, еще более приятных, чем мой восторженный монашек, от которого и попахивало уже по-монашьи: жирной похлебкой и не вполне мытым телом… А, кхондские придирки пора бы оставить!

Обиняками я выяснила от него и приняла к сведению кое-какие достаточно для меня важные вещи. Хотя женщины так высоко ценятся в этом мире, происходит это исключительно по причине их собственных качеств. Как в любой популяции, готовящейся и отчасти уже осуществляющей экологический прорыв, женщин рождается тут больше, чем мужчин. Именно поэтому они привечают народ со стороны – в равной степени андров, инсанов и каурангов. Любой из этих трех имеет шанс заработать вторую ипостась и сделаться полноправным членом социума, но не любой превозмогает.

– А Большие Мунки что? Неужели неподдающиеся?

– Просто иные. Иного предназначения.

Иначе говоря, благородные, но обезьяны. С таким же успехом я могла бы спросить о фриссах.

– Вторая ступень, – вспомнил Шушанк. – Я слышал от кого-то фразу… Следующая ступень изменчивости.

– Ладно, оставим это. Через местных мужчин сия изменчивость передается?

– Нет. Ни через тех, кто от жены, ни через обычно порожденных.

– А через порожденных девочек от смешанных браков?

– Ну…

– Видно, приятнее было бы нам с вами пейзажи словесно расписывать. Там вы речисты.

– А почему вы ныне о такой скукоте спрашиваете?

– Имею свой резон. Вас, кстати, ко мне приставили, чтобы удовлетворять самое разнообразное мое любопытство.

– Отвечу «да» и на том успокоюсь.

– И я отвечу, Шушанк. Мне еще рано объяснять вам, почему да зачем, ибо такое значит – сделать обобщение. К обобщениям же я не готова.

Вот, значит, как. Накапливается женский потенциал, символ мирного завоевания. Причем весьма сильный – и дети, и возлюбленные, «услышавшие зов», получаются такими, как сами горные колдуньи и перевертыши. Если бы на этой экспансии стоял и мужской знак, сбивчиво и невнятно размышляла я, этос бы имел право замкнуться на себе, притянуть избранных аниму обоего пола, и силу расширить свою территорию, так сказать, физически.

Но женщины не пойдут воевать, это не в их натуре, и их так много…

Старшая госпожа о трех именах ушла за всем этим на второй план: как мне говорили, уехала в город, куда меня обещали свозить попозже, когда освоюсь. Подозреваю, что их знание кхондского и мои догадки относительно их диалекта не очень хорошо сопрягаются: так и кажется, что под городом снежнаки имеют в виду далеко не местное подобие Шиле-Браззы. Их Город созвучен горам, а не хрустальным пирамидам. Во всяком случае, напрашиваться туда лишь для того, чтобы задать госпоже Иньянне пару-тройку невнятных вопросов по существу, значило, по кхондским понятиям, «потерять тень», то есть лицо. Как и прежде, снежнаки-мужчины выполняли каждое мое желание раньше, чем оно возникало; и из того, что ни один из них не предлагал мне похода к Высоким Хребтам, воспетым Шушанком, я вывела, что не хочу здешних красот – более того, после всего пережитого боюсь. Извлечь сие из подсознания оказалось тем более трудным, что я вовсе не психоаналитик.