Казачество: путь воинов Христовых - Валерий Шамбаров

Александр III изменил не только внутреннюю, но и внешнюю политику. Втягивать себя в альянсы ради чужих интересов не давал. Когда освобожденные сербы и болгары вздумали возмущаться, что русские недостаточно помогают им, царь вообще от них отвернулся. Заявил: «За все Балканы не дам жизни одного русского солдата!» Но при этом интересы своей страны отстаивал твердо. Афганцы, подстрекаемые Англией, стали совершать нападения, и генерал Комаров с отрядом из 1800 солдат, кубанских и терских казаков при 4 орудиях 18 марта 1885 г. на Кушке дал им урок. Войско из 5 тыс. афганцев с 8 пушками было разгромлено, тысячу положили на месте, отобрали всю артиллерию, потеряв 9 убитых и 45 раненых [77]. Англия подняла шум, грозила войной. Но Александр III все ее домогательства попросту отмел, показав, что не боится. И подействовало! Россию зауважали, начали заискивать перед ней. Кушка стала единственным военным конфликтом за все правление Александра III, в истории его стали звать Миротворцем.

Но казаки несли нелегкую службу и в мирное время. Был установлен такой порядок, что каждый отдел формировал три полка. На действительной службе находились первоочередные – например, 1-й Таманский, 1-й Читинский, на Дону полки № 1—17 и т. д. Каждый год они обновлялись на 25 % за счет призыва молодежи и ухода отслуживших на льготу. В случае войны формировались полки второй очереди, из отправленных на льготу. А при общей мобилизации – полки третьей очереди, из находящихся в запасе. Казаки охраняли государственные границы. Служили и за рубежом, при русских посольствах и консульствах в Персии, Китае, Турции, даже в Абиссинии. В Астраханском, Уральском и Уссурийском Войсках несли и морское патрулирование, охраняли рыбные ловы, пресекали браконьерство. Казаки принимали участие в трудных и опасных научных экспедициях Н.М. Пржевальского, И.Н. Семенова Тян-Шанского, П.К. Козлова, в экспедиции Артамонова по Нилу и др.

Но все же 4 года – это были не прежние времена, когда служили по 30 лет, уходя в дальние края с периодическими возвращениями на год-другой. Появилась возможность заняться своим хозяйством. И не только возможность, но и необходимость. Жалованье платилось лишь на действительной службе и должностным лицам, а расходы были значительными. Снаряжение казака обходилось около 200 руб. Плюс лошадь 35–55 руб. [118]. А если нужно снарядить на службу нескольких сыновей? И казак в этот период стал тружеником. На Тереке еще в середине XIX в. казаки говорили: «Не мужики мы сиволапые, чтобы в земле ковыряться». А уже через несколько десятилетий Терек сам обеспечивал себя хлебом. В Оренбуржье когда-то казаков заставляли заниматься хлебопашеством, а к концу XIX в. этот край стал богатейшей житницей, отсюда хлеб шел в Поволжье на оптовые ярмарки.

Но трудовое начало у казаков вполне органично совместилось с воинским. И именно в последней трети XIX в. родилась формула: «Казаком надо родиться, казаком надо стать, казаком надо быть». Родиться – потому что кончилась эпоха пограничных войн, когда казачеству требовалась подпитка извне, и приписные «оказачивались» в ходе боевых действий. Но завершилось и освоение кавказских, сибирских, семиреченских, дальневосточных территорий. Земельные угодья в Войсках стали фиксированными. И только тот, кто родился в казачьей семье, получал казачий пай. Впрочем, приток извне все равно был – в казачье сословие переходили иногородние женщины, вышедшие замуж за казаков. Принимали и лиц, «могущих принести пользу казачьему обществу», – но только в качестве исключения, в индивидуальном порядке.

Казаку полагался пай с 17-летнего возраста, обер-офицерам по 2 пая, штаб-офицерам по 4, генералам по 6. Вдовам давалось пол-пая, а если имелись дети – полный. Периодически проходили переделы, сроки их в разных Войсках и местностях отличались и составляли от 1 до 8 лет. В станичной общине считали общее число паев и перераспределяли по жребию паи пахотной земли, под огороды, сенокосы. Размер в 30 десятин не выдерживался никогда, давали по 5—15 десятин, и не в одном месте, а делянками (улешами), разбросанными в разных местах. Потому что была удобная земля, а была неудобная, их требовалось разделить по справедливости. Например, на Кубани, в горах, бывало так, что казак дальние участки сдавал в аренду, а сам арендовал поближе. Не подлежали переделам так называемые «родные» земли – окультуренные, занятые садами, виноградниками. Законы о паевом довольствии нередко дополнялись обычаями. Так, на Тереке пай давали не с 17 лет, а сразу после рождения мальчика. Иногда община выделяла дополнительный пай семьям, имеющим многих дочерей. Получив таким образом несколько делянок, казак сам или по опыту стариков распределял, как их использовать, где сеять пшеницу, овес, рожь, гречиху. Отдыхающее от посева поле (птолока) использовалось под пастбище. Скотоводство всегда дополняло труд земледельца. На Дону усадьба казака включала в себя бычий баз, коровий баз, конский баз. На Урале и в Астраханском Войске разводили и верблюдов, а в Забайкалье скотоводство преобладало над земледелием [219].

Казачьи семьи были большими, иметь 7–8 детей считалось вполне нормально. И рождение сына праздновалось как рождение воина. Его никогда не называли «мальчиком», а только казаком, казачонком. Но дальше родившемуся предстояло «стать» казаком. И в разных казачьих регионах были свои традиционные этапы, когда сына учили стрелять, фехтовать, джигитовать. Дарили и жеребенка, чтобы он сам вырастил его – и нередко он с этим конем шел на службу. Сторонние наблюдатели отмечали отношение казаков к своим детям как весьма «гуманное» – по сравнению с крестьянскими, мещанскими, даже дворянскими семьями, где лучшим методом воспитания считалась порка. Казаки ребят наказывали крайне редко. Разве уж натворят что-то совсем непотребное. И вырабатывалось чувство собственного достоинства. Лихость и удаль были главным критерием в играх казачат, их проказах. Они стремились отличиться в станичных состязаниях, скачках, кулачных боях, плясках. Поощрялась самостоятельность. Казачата без взрослых пасли лошадей и скот. Подростки организовывали ватаги для рыбалки и охоты, сами запасали для этого все необходимое, уходили в степь, в горы, тайгу – таким образом закреплялось чувство казачьего братства с теми самыми сверстниками, с которыми через несколько лет пойдут в полк [23].

Рождение девочки не было таким торжеством, как рождение сына. Это событие было тихой домашней радостью. Но и девочка училась «стать» настоящей казачкой. У нее тоже вырабатывалось особое достоинство, гордость, хозяйственность. Она тоже проходила своеобразные обряды посвящения – например, на Тереке родители ставили ее в 12 лет на лавку, и она спрыгивала во «взрослую» одежду: юбку, сарафан или круг, сделанный из пояса. С малолетства дети получали трудовые навыки. Для разных возрастов существовала своя специализация, в каких работах участвуют ребята 6–8 лет, в каких – 10—12-летние. Девочки учились стряпать, печь хлеб, шить, стирать, нянчить младших братьев и сестер.

А после того, как «стал» казаком или казачкой, требовалось ими «быть». Жить по казачьим принципам, не изменять им. Для мужчины «быть» начиналось в 17 лет. Когда он прибывал на смотр для определения годности к службе, получал пай. Для женщины – с выхода замуж. Возможность «быть» казаком определялась не только им самим, но и его семьей. Как будет служить казак, зависело и от того, как казачка «мужнину честь блюдет» и хозяйство ведет. Не зря же говорилось, «хорошей хозяйкой дом держится». «Быть» казаками значило и родить новых казачат. И помочь им стать казаками. Воспитать, поставить на ноги. Вот и трудись, казак с казачкой, чтобы со своих разбросанных делянок поднять 3–4 воинов.

Совершенно особым было и отношение к старикам. У крестьян причисление к старикам было обидным. Это значило – уже нахлебник. А у казаков старик – это всегда было почетно. Это носитель традиций, памяти, ветеран. Неуважение к нему являлось страшным прегрешением. При старших считалось неприличным сидеть (если они не позволят), курить, появляться не вполне одетыми. Промчится молодой казак, не поздоровавшись, старик его остановит: «Чей будешь? Пойди и скажи дома, что стариков не уважаешь, а я к вам вечером зайду». Молодой обязательно доложит. И внушение получит. А старик придет, побеседует о жизни, не вспоминая проступка. Но провинившийся будет жаться в сторонке и от стыда сгорать. И молодой офицер дома, в станице, первым здоровался со стариком-рядовым. А если, допустим, станичный атаман получил от императора полковничьи или генеральские погоны, то старики, урядники или рядовые, запросто могли с него погоны сорвать. Если сочтут, что он сделал нечто недостойное. И наказания не понесут, потому что сам атаман об этом ни за что наверх не доложит, постарается миром замять.

Специфическим было и отношение к форме. С ней сроднились, полюбили ее, и постепенно она стала национальной одеждой казаков. Появиться в станице в «сиповках» – гражданских сюртуках, выглядеть «пиджачниками» было позором, на смех поднимут! Каждый предмет формы, казачьего снаряжения имел свой смысл. Фуражка считалась знаком полноправия казака. Нестроевые носили ее без кокарды. А в доме вдовы фуражка висела под иконой, означая, что семья находится под защитой Бога и общины. Нагайка выполняла не только прямое назначение, подстегивать коня, но считалась как бы «мини-перначом», знаком хозяйской власти. В некоторых станицах ее носили только женатые. Свой смысл имели и серьги. Серьга в правом ухе казака значила, что он единственный сын у матери, серьги в обоих ушах – единственный ребенок в семье. И командир видел, кого надо в бою поберечь.