Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [Только текст] - Татьяна Рожнова

После гибели Пушкина Вяземский стал особенно настойчив в своих сердечных притязаниях в адрес Натальи Николаевны. Основной сутью довольно пресных признаний «Бутафорыча», как Вяземский себя называл, были подобные этому: «Прошу верить тому, чему вы не верите, то есть тому, что я вам душевно предан».

К перечню «душевно преданных» можно отнести еще ряд имен того времени, вращавшихся в великосветских салонах Петербурга. Однако их бесплодные усилия не заслуживают упоминания. Важнее то, что были и другие, чье внимание было дорого вдове Поэта. Среди них, безусловно, — Петр Александрович Плетнев.

Из писем П. А. Плетнева — Я. К. Гроту в Гельсингфорс:

«3 декабря 1840.

Софи Карамзина без ума от его (Лермонтова. — Авт.) таланта».

«6 декабря 1840.

…Я накануне получил приглашение обедать у Ростопчиной. Кроме ее братьев, там никого не было. Она мне читала много новых стихов из рукописной книги своей — и я, признаюсь, поражен был, как часто ее стихи доходят до истинной, глубокой поэзии»{584}.

«10 декабря 1840.

Вот вам, мой почтенный и любезнейший Яков Карлович, моя лепта в Гельсингфорский альманах. <…> Я просил стихов у Жуковского, но у него, к сожалению, ничего нет готового, зато с будущей почтой вам будут непременно стихи графини Ростопчиной, которая сюда приехала недавно — оставьте для них местечко, — она, без сомнения, первый поэт теперь на Руси. <…>

В 11 часов вечера поехал к Карамзиным. Там было все что только есть прекраснейшего между дамами в Петербурге, начиная с Пушкиной (поэт-ши), да молодой Соллогуб…

В обществе Карамзиных есть то, чего нигде почти нету: свобода, а следовательно, и жизнь. Всякий выбирает себе пару, толкует, что хочет, никто не женируется[114], уходят и приходят как у себя. Это бывает всякий день и начиная с 9 часов до какого угодно за полночь. Это причиной, что у них собираются все интереснейшие лица города, особенно молодежь обоего пола»{585}.

Среди постоянных посетителей этого салона — граф В. А. Соллогуб с 20-летней Софьей Михайловной, урожденной Виельгорской, недавно ставшей его женой, которая 1 января 1839 г. (вместе с Александриной Гончаровой) была пожалована во фрейлины и о которой П. А. Плетнев писал: «Она вся в белом, точно чистый ангел… Это роза, сорванная в тени, куда не доходили ни палящие лучи солнца, ни дерзкие взгляды»{586}.

Позднее в своих «Воспоминаниях» Соллогуб отмечал:

«Свадьба наша совершилась (13 ноября 1840 г. — Авт.) с необыкновенною пышностью в Малой церкви Зимнего дворца; нас венчал отец Бажанов, и государь Николай Павлович соизволил быть посаженым отцом; весь двор затем присутствовал на вечере у Виельгорских»{587}.

В начале 30-х годов В. А. Соллогуб, будучи воспитанником юридического факультета Дерптского университета, обучался совместно с братьями Андреем и Александром Карамзиными. Годы учебы положили начало их тесной многолетней дружбе.

Свои впечатления от посещения салона Карамзиных оставил граф Соллогуб:

«Самой остроумной и ученой гостиной в Петербурге была, разумеется, гостиная г-жи Карамзиной, вдовы известного историка; здесь уже царствовал элемент чисто литературный, хотя и бывало также много людей светских. Все, что было известного и талантливого в столице, каждый вечер собиралось у Карамзиных; приемы отличались самой радушной простотой; дамы приезжали в простых платьях, на мужчинах фраки были цветные, и то потому, что тогда другой одежды не носили. Но, несмотря на это, приемы эти носили отпечаток самого тонкого вкуса, самой высокопробной добропорядочности. Совсем иными являлись приемы князя Петра Вяземского, тоже тогда модного стихотворца, которые, несмотря на аристократичность самого хозяина, представлялись чем-то вроде толкучего рынка. Князь Вяземский, человек остроумный и любезный, имел слабость принимать у себя всех и каждого»{588}.

Александр Иванович Кошелев в своих «Записках» вспоминал:

«В доме Е. А. Карамзиной собирались литераторы и умные люди разных направлений. Вечера начинались в 10 и длились до 1–2 часов ночи; разговор редко умолкал. Сама Карамзина была женщина умная, характера твердого и всегда ровного, сердца доброго, хотя, по-видимому, с первой встречи холодного. Эти вечера были единственные в Петербурге, где не играли в карты и говорили по-русски»{589}.

Вероятно, ностальгические воспоминания Натальи Николаевны той поры были одной из причин ее возвращения в салон Карамзиных; они звали ее вернуться туда, где она была когда-то счастлива… Счастлива рядом с Пушкиным. Счастлива, несмотря ни на что… Ни на пересуды княгини Вяземской о том, что Пушкин на втором году супружества с Натали «открыто ухаживал» за 17-летней Надеждой Львовной Соллогуб[115], ни на слова Андрея Карамзина, расценившего еще в октябре 1834 года отношение жены Поэта к этой молоденькой фрейлине как «постоянство ненависти»…

Что касается самой графини Н. Л. Соллогуб, то 9 октября 1836 г., находясь за границей, она вышла замуж за родственника Пушкина — Алексея Николаевича Свистунова. А полное светлого чувства созерцателя желание Поэта «благословлять ее на радость и на счастье» с другим вылилось в нежное и трепетное стихотворение, написанное в 1832 г.: «Нет, нет, не должен я, не смею, не могу…»

Так игриво увлекала и вела за собою Поэта его переменчивая судьба в недалеком прошлом. Теперь же, на фоне полыхнувшей трагедии, все это казалось Наталье Николаевне пустым и незначительным. Сердце ее, познавшее всю горечь беды, было открыто для понимания и прощения…

Летом 1840 года Екатерина Дантес, встретившись в Баден-Бадене с Идалией Полетикой, не надеясь на почту, передала ей лично, из рук в руки, послания для сестер и теток в Петербург.

В ответ на это послание Наталья Николаевна написала письмо сестре Екатерине, которое сохранилось в семейном архиве Дантесов: «…Дела мои ни хороши, ни плохи. У меня всего 1800 рублей дохода. Впрочем, этого было бы достаточно, но здесь тягостно, особенно сейчас, чем дальше, тем тяжелее. Дети растут. Маше 8 лет, и пора доверить ее воспитателям, но чем с ними расплачиваться? На самое необходимое уже не всегда хватает, подчас голова у меня идет кругом, положение мое отнюдь не завидно. Редки те дни, когда сердце у меня не щемит. Зачем я тебе говорю об этом и жалуюсь? Будь весела и счастлива и прости меня за мои откровения, это у меня случайно вырвалось. Я не допускаю мысли, что могу разделить свое горе с кем бы то ни было. <…> Твоя сестра (Александрина. — Авт.) передала от тебя послание тетушкам, обе тебя благодарят. <…>»{590}.