«Жажду бури…» Воспоминания, дневник. Том 1 - Василий Васильевич Водовозов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наибольший успех на этом вечере выпал, само собою разумеется, на долю Булгакова. Несомненно, что значительное большинство аудитории не склонно было сочувствовать его мистицизму и по своим убеждениям всего ближе была к Ратнеру, но Булгаков сумел увлечь и противников, и аудитория аплодировала ему бешено. Об этом успехе Булгаков, вероятно, вспоминает как об исключительном дне в своей жизни, который, впрочем, с ним повторился через год или полтора, когда он читал лекцию (тоже в Киеве) о Достоевском899. Это был успех того же рода, как те, которые возбуждали на своих публичных лекциях Достоевский и Соловьев. Успех Ратнера был тоже значительным, но только в кругу его сторонников. Я же смутил аудиторию своим пессимизмом, и мой успех был значительно меньше.
На этом вечере был один мелкий, но любопытный инцидент. Председателя у нас не было; я был организатором и распорядителем. И вот в перерыв ко мне обратился какой-то неизвестный мне субъект с просьбой разрешить ему выступить оппонентом. Я, конечно, сразу согласился и осведомился о фамилии.
— Какая вам нужна моя фамилия? Я, видите ли, нелегальный и живу не под настоящей фамилией.
— Как нелегальный? Так вам нельзя здесь выступать; собрание вполне легальное, и оно разрешено правлением Общества мне под моею ответственностью; я не могу дать слова заведомо нелегальному человеку.
— А если бы я этого не сказал, то вы бы дали мне слово?
— Конечно.
— Под вымышленной фамилией?
— Под той, которую вы назвали бы мне, а до другой мне нет дела. Я могу дать слово всякому и не обязан у человека спрашивать паспорт, но дать слово заведомо лицу, которому я не имею права давать его, — это значит рисковать существованием общества, и я не могу взять этого на свою ответственность.
— Но об этом никто не узнает, даю вам слово.
Конечно, я его не допустил до выступления, и Булгаков, Ратнер и другие лица, которым я после сообщил об этом инциденте, до радикальнейших Вакаров включительно, одобрили меня. У меня при этом вертелись в памяти слова Марины Дмитрию, которые, конечно mutatis mutandis900, могли быть применены к данному случаю:
Чем хвалится, безумец!
Кто требовал признанья твоего?
…Ты должен
Достоин быть успеха своего
И свой обман отважный обеспечить
Упорною, глубокой, вечной тайной901.
Но с одним очень существенным отличием: Марина знала или узнала, что Дмитрий — самозванец, но она не подозревала его в провокации, да и самого этого понятия, возможно, не знала, а у меня вертелось в голове как раз подозрение в ней.
Булгаковский вечер вызвал довольно продолжительную полемику в южной (киевской, одесской, житомирской, харьковской) прессе. Поклонники Булгакова восторженно описывали его лекцию и очень сурово отнеслись к нам с Ратнером; были, однако, защитники и у нас, нападавшие на Булгакова. Но были и высмеивавшие всех трех. Не помню, в какой именно из местных газет появился бойкий фельетон за подписью Борецкая; о Ратнере там говорилось, что он щеголял именами и цитатами и этим перед всеми «показал свою… хм, хм… ерундицию» (цитирую, конечно, по памяти, но уверен, что верно). С таким же остроумием говорилось и обо мне, и о Булгакове. Впоследствии стало известно, что под этим женским псевдонимом скрылся тогда совершенно неизвестный Рысс (ныне в эмиграции, один из основателей журнала «Борьба за Россию»)902.
Горячим сторонником Булгакова выступил в печати с фельетоном его ученик, тогда еще студент, И. Книжник. Мне фельетон его очень не понравился, между прочим, тем, что он начинался приблизительно так: «Читателю может показаться странным, что в философский диспут решается вмешиваться молодой человек, еще только в будущем году собирающийся держать экзамены, но…» И т. д. Мне показалось, что до возраста автора читателю нет дела и что самому автору нечего ни хвастаться своею молодостью, ни стыдиться ее. Но Булгаков очень горячо защищал (в разговорах со мной) своего ученика как талантливого многообещающего юношу и указывал на параллельность их жизненных дорог: оба они — сыновья духовных лиц (Булгаков — православного священника, Книжник — раввина), оба пережили детскую формальную религиозность, юношеский атеизм и марксизм и оба пришли к возвышенной, подкрепленной и богословским, и общенаучным знанием религии, терпимой к религиозным разногласиям. Несколько позже, когда я сделался членом редакции местной газеты «Киевские отклики», и еще позднее, в Петербурге, в редакции «Нашей жизни» я довольно часто встречался с Книжником, приносившим нам разные свои заметки, но и в наших редакциях, и, в частности, во мне ни он сам, ни его литературные произведения не вызывали особой симпатии, и последние обыкновенно у нас не печатались. Еще позднее, после большевицкой революции, его имя одно время зачастило в большевицкой печати под статьями кровожадно-большевицкого характера, насыщенными ненавистью к разного рода буржуям. Такова была жизненная дорога ученика Булгакова.
Лекция Булгакова заинтересовала петербургский журнал «Новый путь», который прислал на нее свою (конечно, местную, киевскую) стенографистку, и эта лекция со всеми возражениями была целиком напечатана в нем.
Глава V. Поездка за границу летом 1903 г. — Съезд Союза освобождения на берегах Боденского озера. — Моя лекция о развитии германской социал-демократии
Летом 1903 г. в Германии ожидались новые выборы в рейхстаг, а потом в прусский ландтаг, и я не мог не поехать туда903. К тому же имелся и еще один сильный стимул для поездки. С 1902 г. в Штутгарте выходил под редакцией Струве журнал «Освобождение»904. Журнал этот был основан группой радикальных земцев (Петрункевичей, Родичева, Шаховского и др.), которые собрали на него довольно значительные деньги и пригласили его редактором П. Б. Струве; ему они гарантировали издание журнала и уплату жалованья (кажется, в размере 3000 или 3600 рублей в год) в течение нескольких лет. Летом 1903 г. предполагался
