Журнал День и ночь - Автор неизвестен

Станиславу Говорухину

И сгустки времени, и пузыри пространства,и переходы в виде чёрных дыртак умозрительны. Но нет киносеанса,где ты бы, сидя, вдруг не ощутил,что время движется толчками и рывками,как говорил — давно! — один поэт.Искусство монтажа живёт веками.«Кино Платона» — есть ты или нет —рисует на стене чреду событий,понятных только с помощью наитий.

Е.А.Е.

Поэт в столице — больше, чем поэт.Поэт в провинции — талантлив или нет —он что-то вроде местного придурка,не выше пешки шахматной фигурка.И сколько к небу взор не возноси —так было, есть и будет на Руси.Но — живы, свищут в роще соловьи:«Пой, не скрывайся, милый, не таи!».

Не сразу — музыку расслышать удаётся,не пробуй взять её с разбега, с кондачка…Как в зажигалке — и в тебе огонь зажжётсяне с третьего, так с пятого щелчка.

Не вам, политики, поэзию корить!И как судить её вам не наскучит…Поэзия — хотя бы говоритьи слышать перлы, вами сказанные, учит!

Жизнь своевольная растений, срекоз резвящихся балет, и в яркой зелени весенней — фиалки нежный фиолет. Всё трогает — и свет, и тени, и звук, и запахи, и цвет, и формы, в коих каждый гений даёт единственный ответ на все вопросы поколений.

Перед картиной Верещагина «Апофеоз войны»

Всех найти и сложитьпокаянной горой —содрогнётся отчаянный самый герой —до небес встал бы памятник павшим:50 миллионов Второй мировой…27 — из оплаканных — наши…

с. Ворша

Эдуард Русаков

Из глаз — в глаза

С днём рождения, Рома! Ещё долгие месяцы после твоего ухода машинально звонил в редакцию журнала — и слышал твой живой голос, записанный на автоответчике. Вот и сегодня, в канун твоего юбилея, обращаюсь к тебе, как к живому.

Перечитываю одно из твоих грустных четверостиший, которое называется «Автобиография»:

Романтик был, простого норова…Родня мне: русичи, татаре…Сгорел, как верный пёс, которогоНе отцепили при пожаре.

А ведь когда-то не было такой грусти в твоих стихах, мажорных и красочных, полных безоглядной веры и безудержного напора. С ними ты ворвался в русскую поэзию шестидесятых. И был сразу замечен.

Помнишь, как сияло холодное солнце над Красноярском в тот сентябрьский день 1963 года, когда мы впервые встретились на каком-то молодёжном вечере в «техноложке»? Ты только приехал из Казани после окончания университета (физик и лирик в одном лице!) — и сразу отправился покорять центр Сибири. И, конечно же, покорил. Я был студентом-медиком, Женя Попов (наш общий вечный друг) ещё учился в десятом классе, мы знали о тебе по статье Андрея Вознесенского «Мы — май», посвящённой молодым поэтам. Лучшие слова этой статьи были посвящены тебе, Роману Солнцеву.

В тот первый вечер мы долго шатались по городу, засыпанному золотой осенней листвой, пили дешёвое вино, декламировали стихи в Суриковском сквере. Помню, как ты — смуглый, кареглазый, порывистый — звонко читал свою «Оду скорости»:

Мы памятник скоростиПоставим вскорости.У постамента — черна черта,На постаменте — ни черта!

А разве можно забыть поэтические вечера в молодёжных кафе («Мана», «Бирюса»), переполненные залы библиотек, восторженные глаза девушек, влюблённых в тебя (о! сколько их было, — не счесть…), всевозможные семинары, поездки по краю — от Норильска до Абакана (тогда он был «наш», если кто не помнит), и после каждой из этих поездок рождались стихи, стихи… «Белые ночи под Енисейском», «В посёлок Сурикова ночь сошла», «От физиков уходят жены», «Нету любви, нету!» Кстати, даже это трагическое стихотворение ты читал с таким темпераментом и азартом, что каждый, кто слушал тебя, невольно утверждался в обратном: «Есть любовь, есть!».

Ты был по-хорошему честолюбив, рвался к успеху и добивался его. В первые годы явно тяготился нашим провинциальным городом, нередко в сердцах приговаривал: «Эх, старичок… надо драпать отсюда, драпать!». Но постепенно прирос душой к Красноярску, породнился с ним, и даже когда позднее появилась возможность переехать в столицу, ты этой возможностью не воспользовался. Жадно осваивал новые жанры — и был так же, как и в поэзии, успешен и в прозе (помню первую твою повесть «Ню-ню-ню», а потом был скандал с повестью «Имя твоё единственное»), и в драматургии (особенно — в годы перестройки).

В те хмельные эйфоричные времена вся страна смотрела фильмы по твоим сценариям — «Торможение в небесах» (с Георгием Жженовым в главной роли), «Запомните её такой» (с великой Ангелиной Степановой). Помню, герой одной из твоих пьес (прототипом его был известный многим красноярцам нестареющий бунтарь Николай Клепачев. он и сегодня бунтует!) пробивал головой кирпичную стену — и эта метафора с восторгом воспринималась столичными зрителями. Ты и сам тогда часто ломился в глухие стены и в запертые двери — и в годы перестройки эти подгнившие стены рушились и двери срывались с петель, а вот позднее, когда желанная демократия, казалось бы, победила, ты вдруг с изумлением обнаружил, что новые стены пробить куда труднее, потому что они из ваты.

Ты разделял тогда всеобщие либеральные иллюзии, был избран на съезд народных депутатов ссср, выступал там, отстаивая интересы сибиряков, а позднее, после краха путчистов и развала Союза, откликнулся на призыв первого губернатора края Аркадия Вепрева — и на несколько лет превратился в высокопоставленного чиновника «с человеческим лицом» в обновлённой (как тогда казалось) администрации. В ту пору мне тоже довелось поработать (вернее — послужить) рядом с тобой — и я был свидетелем того, как быстро ты разочаровался во многих иллюзиях. Не раз вспоминались тогда мандельштамовские строчки «Власть отвратительна, как руки брадобрея.». Любая власть! Ведь на плечах у каждого чиновника — незримые погоны, и надо постоянно помнить об этом и соблюдать строжайшую иерархию, а мы с тобой «гнилые интеллигенты» — разве могли мы этому научиться?

Уже на излёте своей недолгой административной карьеры ты «сочинил» одно из лучших своих творений — журнал «День и Ночь». Помнишь, как полушутя, в порядке бреда, «как бы резвяся и играя», мы взахлёб придумывали этот журнал — и мне, Фоме неверующему, тогда казалось, что всё это, конечно, пустые фантазии, и ничего-то из наших маниловских прожектов не получится… А ведь получилось! Именно тем ты и отличался всегда от меня, что не ограничивался фантазиями, мечтами, а упрямо, упорно, настойчиво добивался их осуществления.

И пятнадцатилетнее существование журнала «День и Ночь» — без постоянного финансирования, без штатов и без гарантий — это, без преувеличения, можно считать литературным чудом, прекрасной художественной самодеятельностью, светлым праздником, который всегда был с нами… пока ты был с нами.

Многолетнее хождение по кабинетам, выколачивание спонсорских денег на журнал и другие издательские проекты (одна книжная серия «Поэты свинцового века» чего стоит!) — всё это изнурительное, мучительное подвижничество, конечно же, сильно укоротило твой век. «Так бы галстуком и удавил!» — прорвалось в одном из твоих стихотворений, посвящённом тем же самым спонсорам. И не надо ждать добрых слов за всё, что ты сделал, от чиновников с незримыми погонами (тем более — эполетами) на сановных плечах — они стихов не читают. А спасибо тебе скажут верные читатели, братья-поэты и все те, кого ты любил и кто тебя любит.

Пройдут годы, Рома, и я забуду дату твоей смерти, но никогда не забуду день твоего рождения — 21 мая… И всегда буду слышать твой голос, твои стихи:

Нет, я ещё скажу, нет, я ещё поведаю,как нам далось легко, светло, как сон во ржи,то, что на свете называется победою, —А почему? А мы не знали лжи.

Нет, ложь была, неслась над нами тучею,и огненной реки шипела полоса!Но шли дорогой мы, дорогой самой лучшею —из глаз в глаза.

г. Красноярск

Михаил Стрельцов

Держусь

Странно вспоминать: с начальных классов я занимался в городском народном театре, а когда школа и попытка штурма режиссёрского отделения Кемеровского института культуры остались позади, уступив место библиотечному обучению, некая тоска по сцене толкала меня к чтению пьес и сценариев. От Лермонтова, Гоголя, Островского и Чехова до Леонова, Вампилова и Рощина. Однажды в библиотеке предложили серенькую, но весомую книгу. Так я познакомился с драматургом Романом Солнцевым. И думал, что, видимо, это классик, наверняка давно состарившийся. Потому что имя уже было на слуху, нет-нет да упомянет о нём Сергей Донбай, руководитель областной литературной студии «Притомье», куда я повадился захаживать.