Учебка. Армейский роман. - Андрей Геращенко

— Нет. А куда? — насторожился Игорь.

— Там твой капитан стоит — у него и спросишь, а мне некогда, — крикнул каптерщик и пошел дальше.

Игорь не мог ровным счетом ничего понять и в большой задумчивости пошел к каптерке. У каптерки и в самом деле стоял Мищенко. Увидев Игоря, он спросил:

— А где остальные?

— За ними, наверное, Черногуров пошел.

Игоря так и подмывало спросить, куда он поедет вместе со взводным, но капитан сам начал разговор:

— Сейчас получишь парадную форму и к ней белый ремень. Поедете в сапогах. Позавчера умер один полковник связи — Воронов Николай Георгиевич. Он уже в отставке был… Хороший был человек! Жаль… Надо его в последний путь проводить. Вот мы и поедем — я, ты, Кротский из третьего взвода и четыре человека из четвертого. Нам надо будет пройти за гробом и во время опускания его в могилу дать салют — три залпа. Сейчас получим оружие. Я бы всех своих взял, да взвод пойдет в караул — один ты и остался.

Пришли Кротский, Мухсинов, Хусаинов, Абдухаев и Хакимов. Игорь тепло поздоровался с обоими казахами.

— Что — будэм стрэлят салют? — спросил Мухсинов.

— Будем. Полковника одного будут хоронить, а мы — как почетный караул, что ли. Говорят, хороший был мужик, — ответил Тищенко.

— Откуда знаешь?

— Взводный сказал. Он его хорошо знал, — пояснил Игорь.

Мухсинов кивнул головой, показав Игорю, что он все понял и пошел получать парадку. Тищенко встал вслед за Мухсиновым. Черногуров быстро выдал парадку, а вот с ремнями вышла небольшая заминка — каптерщик нашел всего четыре.

— Давай, Черногуров — ищи! Нам уже скоро надо ехать будет, — торопил Мищенко.

— Так я стараюсь, товарищ капитан. Да только если нет, то где я найду, — ворчал Черногуров, продолжая переворачивать каптерку вверх дном.

Белыми ремнями пользовались не так уж и часто — во время патруля, караула у Боевого Знамени, дежурства на КПП и в случаях, подобных сегодняшнему. Мало того, что белых ремней и так не хватало, так каждые полгода дембеля еще и норовили увезти их с собой, чтобы украсить свою дембельскую парадную форму.

— Ну, сами видите, товарищ капитан — я все перерыл, и нигде нет. В караул вашему же взводу надо отдать три ремня — я их отложил. Не брать же их?! — сокрушенно сказал Черногуров.

— Ого, есть целых три ремня?! Давай два сюда, — оживился Мищенко.

— Так, товарищ капитан, а караул? А вдруг вы не успеете приехать?

— Успеем, Черногуров, успеем. Мы еще до обеда вернемся.

— А если у вас машина, к примеру, сломается, что я в караул дам? Мне старший прапорщик Креус голову оторвет!

— Слушай, Черногуров — не испытывай мое терпение! Прекрати разговоры и неси ремни! А если что Креус скажет, объяснишь, что это я тебе приказал.

— Есть, — хмуро ответил Черногуров и, тяжело вздохнув, побрел за ремнями.

Как-никак старший прапорщик Креус был его взводным. В это время по коридору проходил Николаев. Поздоровавшись с Мищенко и увидев среди получающих парадку Игоря, он спросил?

— Ну, как у тебя этот боец служит?

— Пока ничего. Только болеет, а что? — заинтересовался Мищенко.

— Я его из Витебска забирал — в одном купе до Минска ехали. Хороший парень. Воронова едете хоронить? — спросил Николаев.

— Да, сейчас машина должна подъехать, — сказал Мищенко и взглянул на часы.

— Хороший был человек. А чего у тебя караул такой низкий, да еще к тому же почти полностью азиатский? — поинтересовался командир пятого взвода.

— Какие были, таких и взял. Мой взвод в караул заступает, отвлекать нельзя — первый раз идут. Можно было пару человек высоких найти, но не брать же наряд, где то маленькие, то большие будут. Вот и решил — пусть хоть маленькие, но все одинаковые будут. Оно так гораздо лучше смотреться будет, — пояснил Мищенко.

Николаев ушел и почти тут же появился ротный. Денисов сообщил, что машина уже ждет внизу, и дал Мищенко последние указания по поводу похорон. Нужно было спешить и Тищенко пришлось быстро переодеваться. «Черт, теперь стрелки собьются, и придется все заново утюжить», — огорченно подумал Игорь, заталкивая штаны парадки в сапоги.

Получив автоматы и штык-ножи в оружейке, наряд поспешно спустился вниз. Мищенко пропустил вперед курсантов, а сам влез в кузов последним. Уже сев на скамейку, он вспомнил и сказал провожавшему их Денисову:

— Я ведь дежурного не предупредил, чтобы обед на шестерых оставили. А вдруг мы задержимся и до обеда не успеем?

Капитан уже собирался слезть вниз, но ротный его остановил:

— Езжайте — некогда, неудобно опаздывать. Я сейчас сам в столовую пойду — мне как раз Щарапа нужен.

Игорь удивился, что никому из них не пришло в голову послать в столовую кого-нибудь из курсантов — если бегом, можно было бы минут за семь успеть запросто.

Машина зарычала, затряслась и резко тронулась с места, да так, что сидящие едва не попадали со скамеек.

— Самые опасные водители в мире — военные водители, — пошутил капитан.

Вначале ехали по дороге, которая вела на стрельбище, но потом свернули влево. Минут через пятнадцать машина остановилась во дворе двухэтажного, по всей видимости, довоенного дома. Двор утопал в зелени, и Тищенко показалось, что он попал в один из уголков старого Арбата (на Арбате Игорь не был, но видел знаменитую улицу по телевизору). В тот самый момент, когда курсанты выпрыгивали из машины, раздался душераздирающий вопль. Игорь соскакивал последним и, услыхав крик, вздрогнул от неожиданности, зацепился за борт и едва ли не головой вниз упал на асфальт, ободрав себе кожу на внутренних поверхностях кистей. Тищенко мог бы удариться и лицом, но его вовремя подхватил Мищенко.

— Что ж ты испугался? Крика никогда не слышал? Чуть голову себе не разбил, — укоризненно сказал взводный.

— Виноват, я просто зацепился, а не испугался, — смущенно пробормотал Игорь, и посмотрел в ту сторону, откуда минуту назад раздался крик.

Там, в плотном кольце людей, сидела старушка в черном платке и громко плакала.

— Наверное, это она кричала. Это мать полковника, — задумчиво сказал капитан.

— А он разве не старый был? — удивленно спросил Тищенко.

Игорю представлялось, что полковнику перед смертью исполнилось никак не меньше семидесяти пяти, для курсанта казалось невероятным, чтобы у умершего могла быть мать.

— Ему было только сорок девять. А матери лет за семьдесят.

Из ближайшего подъезда вышел лейтенант в парадной форме с красным от слез лицом и, отозвав Мищенко в сторону, о чем-то с ним заговорил. Капитан несколько раз в знак согласия кивнул головой, и лейтенант вновь скрылся в подъезде.

— Это его сын. Переживает очень. Мы решили, что вначале немного пройдем, а потом опять поедем — до кладбища очень далеко. Сейчас гроб будут выносить. А салют на кладбище дадим, когда гроб в могилу опустят, — вкратце передал содержание разговора Мищенко.

Двери подъезда вновь распахнулись, и оттуда один за другим со строгими лицами начали выходить люди. Почти все женщины плакали, а мужчины тяжело вздыхали, хмуро глядя себе под ноги. Почти все были одетые в темное. Наконец, двери подъезда распахнулись еще шире и какой-то отставной подполковник в парадной форме, весь увешенный медалями и орденами, вынес на руках небольшую подушечку, сшитую из алого бархата. На подушечке были приколоты награды умершего. Их было так много, что они заняли почти всю поверхность. Вслед за подушечкой двое гражданских вынесли большой застекленный портрет с черной лентой наискосок в правом углу снизу. С портрета с улыбкой смотрел красивый, немного седой полковник, чем-то поразительно напоминающий офицеров царской армии. У него были пышные и вместе с тем изящные усы и удивительно благородное лицо, какое бывает только у артистов кинематографа, да и то при соответствующем гриме. Вслед за портретом шесть человек вынесли гроб ногами вперед. Гроб был оббит таким же алым бархатом, из которого была сделана подушечка и по граням отделан черными траурными лентами. Было сразу заметно, что при жизни полковник был высокого роста и крепкого телосложения — шесть человек несли гроб с определенными усилиями. Полковник был одет в парадную форму, а на груди поверх скрещенных рук лежала фуражка. Из подъезда вслед за гробом продолжали выходить люди, и вскоре их собралось не меньше сотни. Мищенко выстроил курсантов в одну шеренгу и, когда подполковник с подушечкой подошел поближе, капитан обнажил саблю и четко скомандовал:

— Смирно! Равнение на середину!

Взяв автомат на грудь и, взявшись левой рукой за цевье, курсанты застыли в немом безмолвии, провожая взглядами подушечку с наградами, портрет и, наконец, сам гроб. Чей-то маленький мальчик остановился рядом с Игорем и, слюнявя палец во рту, переводил взгляд то на застывших курсантов, то на скорбную процессию.