Страницы из моей жизни. - Федор Шаляпин

– А он с задатками, – говорят в публике. – Да, как его фамилия? – Шаляпин.

Впервые слышу я тогда эту фамилию и слышу этого еще только подающего надежды певца. Он их оправдывает чрезвычайно быстро». «Вскоре я вижу его в Москве в опере С.И. Мамонтова, – продолжает Н. Вильде. – Идет «Русалка». Мы вдвоем в ложе – известный в то время профессор пения С.М. Бижеич и я.

Занавес поднят. Вот он, Мельник, начинает свое наставление дочери. «Ох то-то, все вы, девки молодые».

Разговор! Что-то удивительное в опере: разговор, который льется так легко, естественно, что как будто не замечаешь ни темпа, ни ритма, ни самой музыки, а все тут, и все так точно, музыкально, все как бы вошло в плоть и кровь этого костюмированного мельника-певца. И пушкинский стих с музыкой Даргомыжского, соединяясь в этой удивительной музыкальной речи, дает такое удивительное целое, такую яркую правду, претворенную в художественный образ житейской действительности.

«Русалка» – фантастическая опера. Но вот в этой фантастической опере деревня, русская деревня, вся перед нами: она в речи, и в лице, и в походке, и в руках, и в спине этого оперного и неоперного мельника. Вот он – мужик с головы до ног, степенный, очень себе на уме, скопи– домный, и корыстный, и любящий дочь, и смотрящий в то же время на нее как на приманку для доходов. Все тут, в этой чудесной музыкальной речи, в этой дикции певца, где каждое слово текста не только ясно и чисто в своем народно-русском произношении, но где каждый музыкальный звук, каждый изгиб мелодического рисунка окрашен соответствующим выражением слова. Как он ведет трио, как вслушивается, всматривается в речь и лица дочери и князя. Есть в нем тут и раб угодливый, и мужик алчный, и отец, которому больно и совестно.

– Знаете что? – говорит мне старик Бижеич, когда кончается первое действие, когда совесть уже проснулась в алчном, плутоватом рабе-мельнике, когда жизнь его перешла в трагедию. – Знаете что? Это удивительно! – и я вижу, какое наслаждение испытывает этот старый хороший оперный артист, столько перевидавший и переслышавший на своем веку. Это – наслаждение впервые проявляющимся талантом…

Тогда мы радовались появлению этой силы, еще только развертывающейся во всю мощь и ширь на наших глазах».

74 Сын С.И. Мамонтова, Всеволод Мамонтов, вспоминает: «Интересный костюм и оригинальный грим Мефистофеля в опере «Фауст» Гуно создал (для Шаляпина. – Ред.) Поленов. … Тот, кто имел особое счастье слышать и видеть Шаляпина Мефистофелем в этом сезоне частной оперы, никогда, я уверен, не забудет созданного им жуткого Мефистофеля – блондина, которым начал завоевывать себе свое всемирно известное имя наш несравненный русский певец» (Мамонтов В.С., с. 21).Мамонтовприводит высказывания о Шаляпине – Мефистофеле известного скандинавского художника Андерса Цорна, посетившего Москву осенью 1896 г. и приглашенного С.И. Мамонтовым на «Фауста». «Я сидел в ложе с Цорном – отец по своему обыкновению хлопотал на сцене, – пишет Мамонтов, – и отлично помню, какое потрясающее впечатление произвел на Цорна Шаляпин своим Мефистофелем. … «Такого артиста и в Европе нет! Это что-то невиданное! Подобного Мефистофеля мне не приходилось видеть!» – неоднократно повторял мне восхищенный Цорн» (Там же, с. 31).75 Спустя много лет Шаляпин вспоминал: «Трудная это была задача для меня в то время, для актера, то есть пластического изображения типа, да еще такого, как Иван Грозный, всего прочитанного в книгах было недостаточно, и вот где я воскликнул великое спасибо Илье Ефимовичу Репину. Я увидел его Грозного с сыном в Третьяковской галерее. Совершенно подавленный я ушел из галереи. Какая силища, какая мощь! Хотя эпизод убийства не входил в играемую мною роль, однако душа Грозного (несмотря на все зверства, им творимые), как мне именно и хотелось, представлена была душой человеческой, т. е. под толщею деспотизма и зверства, там где-то, далеко-далеко в глубине, я увидел теплющуюся искру любви и доброты. Вскоре я лично познакомился с этим огромным художником и с радостью убедился, что Репин и не мог написать никакого владыку-тирана – иначе, как с человеческой душой, потому что сам он, этот дорогой нам всем маэстро, человек огромной души и сердца, полного любви к людям. Считаю себя счастливцем жить вместе в одно время с дорогим Ильей Ефимовичем и принадлежать к его эпохе» («Нива», 1914, № 29, с. 574).Партияцаря Ивана навсегда осталась любимой партией Шаляпина. Через много лет он говорил: «Иван Грозный! Сколько в этом имени для сердца русского слилось! Я люблю и обожаю эту партию» («Петербургск. газ.», 1913, 16 дек.).76 «Псковитянка», первая опера Н.А. Римского-Корсакова, была написана композитором в 1870-1872 гг. Первоепредставление ее состоялось 1 января 1873 г. в Петербурге, на сцене Мариинского театра, с О.А. Петровым в роли Грозного. «Исполнение было хорошее, – писал Н.А. Римский-Корсаков, – артисты сделали, что могли. Орлов прекрасно пел в сцене веча, эффектно запевал песню вольницы. Петров, Леонова и Платонова были хороши… В этот сезон «Псковитянку» дали 10 раз при полных сборах и хорошем успехе» (Римский-Корсаков Н.А., с. 77).77 «Фаворитка» – популярная в XIX в. опера итальянского композитора Г. Доницетти; была в репертуаре итальянской оперы, гастролировавшей в это время в Михайловском театре в Петербурге (ныне Малый театр оперы и балета в С.-Петербурге).78 Из неопубликованных писем К.С. Винтер к С.И. Мамонтову видно, что Шаляпин, живший летом на даче у Т.С. Любатович, изучал вместе с С.В. Рахманиновым партии Фальстафа в опере «Виндзорские проказницы» Николаи и Галеофы в опере Ц.А. Кюи «Анджело».Изэтих же писем явствует, что решительный толчок к постановке «Бориса Годунова» М.П. Мусоргского на сцене русской частной оперы дали Шаляпин и Рахманинов, по своей инициативе начавшие работу над этим произведением. В письме Винтер от 13 июня 1898 г. говорится: «Шаляпин последнего акта «Виндзорских проказниц» не может учить, потому что нет слов, а из либретто не подходят. Я ему сказала, чтобы он учил пока Анджело. … Таня (Т.С. Любатович. – Ред.) мне говорила, что она уже писала вам о «Борисе Годунове», что он очень хорош в исполнении Шаляпина. Один раз только разбирали, а впечатление громадное. Не вздумаете ли поставить, пока у нас служит Шаляпин? Тогда надо было бы выучить на свободе».Видимо, ответом на это письмо было решение С.И. Мамонтова ставить «Бориса Годунова». Об этом говорят и строки из письма К.С. Винтер от 20 июня 1898 г.: «Телеграмму вашу о «Борисе Годунове» получила. Секар едет в Путятино на эту неделю, чтобы совместно с Ша– ляпиным учить Самозванца». Это подтверждает и письмо С.Н. Кругликова к Мамонтову от 23 июня 1898 г. (Кругликов заведовал репертуарной частью в Русской частной опере. – Ред.).«…новость здесь лишь одна – «Борис» Мусоргского, о котором вам в Питере говорил Р.-Корсаков, в Москве не раз ваш покорный слуга.… очень рад, что вы утвердились мыслью его ставить. Это хорошо по многому: хороша вещь сама по себе; в новой редакции Р.-Корсакова она стала еще лучше; Шаляпин у нас служит последний год, а он мог бы создать в опере кого угодно – и яркого Бориса и превосходного Варлаама. … «Борис» с Шаляпиным в одной, а то и в двух ролях может быть гвоздем сезона…» (ЦГАЛИ, ф. 799, оп. 1, ед. хр. 79, с. 145).79 На самом деле С.В. Рахманинов – ученик Н.С. Зверева (по классу фортепиано) и А.С. Аренского (по классу композиции).80 Костюмы и эскизы декораций к «Борису Годунову» делал И.Е. Бондаренко, расписывали декорации почти все художники мастерской Мамонтовской оперы. По свидетельству И.Е. Бондаренко, он предложил для костюма Бориса (очевидно, для сцены в тереме. – Ред.) черную парчу с серебряными цветами и лиловым оттенком. С.И. Мамонтов согласился и поручил ему найти такую ткань. «Где-то на Никольской, – вспоминал художник, – нашли этот кусок парчи. Привезли. Шаляпин стал капризничать, что это траур какой-то, а Мамонтов сказал: «Как ты, Федя, не понимаешь, здесь «Борис Годунов» – это траур русской истории». И ему сделали этот костюм на лиловой подкладке» (стд. Материалы кабинета музыкального театра).81 Свадьба Ф.И. Шаляпина и Иолы Игнатьевны Торнаги, прима-балерины Русской частной оперы, состоялась 27 июля 1898 г. в селе Гагино Владимирской губернии.82 Шаляпин не придерживается точной последовательности в изложении событий. «Хованщина» была поставлена на сцене Русской частной оперы раньше «Бориса Годунова», в ноябре 1897 г. В связи с работой мамонтовской труппы над постановкой «Хованщины» В.П. Шкафер вспоминает:«Многопотребовалось времени на преодоление трудностей произведения, которое резко отходило от оперного шаблона. Певцам, привыкшим к мелодически закругленным ариям, дуэтам, трио и т. д., трудно давалась «напевная речь» Мусоргского. Особенно плохо обстояло дело со словами. Певцы заботились о нотах, а слова для них не играли большой роли и ими просто-напросто пренебрегали. К тому же большинство иностранных переводных опер хорошими переводами не отличались: в целом ряде из них и по сие время остается невероятная бессмыслица и чепуха, не говоря о сплошной безграмотности. Фразировка Ф.И. Шаляпина с его исключительным умением преподносить фразу, окрасить слово, вложить в него глубокий смысл, вскрыть его содержание служила здесь убедительным и наглядным примером, как именно надо осваивать слово в «Хованщине», где он играл роль Досифея.Вообще влияние Шаляпина на наших оперных артистов было велико – нужды нет, что в подражание ему наши басы, например, особенно утрировали, подчеркивая усиленно буквы м, н, р: «о н-н-ночь, о-д-д-день ты их своим покр-р-р-ровом» (рондо – заклинание цветов в «Фаусте»), – все же постепенно певческая братия медленно, но успешно преодолевает свое небрежение фразировкой, и артистов, плохо выговаривающих, становится на оперной сцене все меньше и меньше. Это – уже победа. … Декоративно-постановочная часть принадлежала К.А. Коровину. Все исполнение оперы было хорошо, в общем, слаженным, а участие в опере Ф.И. Шаляпина в роли старца Досифея придало спектаклю особый интерес. И всетаки опера эта имела успех средний. Публика наша еще не была подготовлена к тому, чтобы разбираться в красотах русской музыки, и особенно был мало понятен ей Мусоргский. А кроме того, самый характер исполнения и абрис ролей говорили о том, что проникновение в стиль данного произведения, овладение им в целом еще не было совершенным у артистов, получивших впервые сложное задание. Требовалась еще большая работа студийного характера, кропотливая и длительная, к чему наши оперные театры не очень-то стремились и обрели это лишь только в настоящее время, когда режиссура получила на оперной сцене право на руководство спектаклем в полном объеме. С.И. Мамонтов по своей художественной природе не любил и не мог кропотливо работать – разбираться в деталях. Зарываться в глубины исследований, творить медленно, шаг за шагом – этого делать он не мог и, главное, не любил, предпочитая быстро и энергично, крупным мазком, эскизно набросать характерный контур, костяк спектакля, бросив туда несколько красочных пятен. Он говорил: «В опере нет надобности, как в драме, выявлять мелкие подробности; надо помнить, что музыка и пение занимают здесь первенствующее место, однако же это не значит «концерт в костюмах на фоне декораций». Игра актеров все же должна быть на высоте требований произведения. «Хованщина» – музыкальная драма: каждая роль в ней должна получить исполнителя крупного актерского дарования, способного дать рельеф роли».Как раз здесь-то и была значительная брешь. В конце концов в спектакле царил один Ф.И. Шаляпин» (Шкафер В.П. Сорок лет на сцене русской оперы. Л., 1936, с. 152– 154).83 Есть сведения, что Шаляпин встречался с Ключевским еще в период постановки «Псковитянки» (см.: Гозенпуд А. Русский оперный театр и Шаляпин. Л., 1974, с. 141). «Мне вспоминается беседа певца с выдающимся историком Ключевским во время репетиций «Бориса Годунова», – пишет В.И. Страхова-Эрманс. – Я присутствовала при ней и, хотя старалась не пропустить ни слова из объяснений Ключевского, не могла оторвать глаз от Шаляпина:Он, казалось, не просто слушал ученого, а как бы ловил ртом его слова. Вот уж где можно было с полным основанием сказать «схватывает на лету». Шаляпин постепенно переводил мысли Ключевского на язык образов, одушевлял их и давал им жизнь на сцене. Историк долго рассказывал нам о царе Борисе, его окружении, о нравах той эпохи; когда он ушел, Шаляпин сказал мне: «Вот какого мне нужно бы Шуйского!»84 Премьера «Майской ночи» состоялась в Русской частной опере 30 января 1898 г.«Царскаяневеста» была поставлена в частной опере 22 октября 1899 г. Роли исполняли: Собакин – Н.В. Мутин, Марфа – Н.И. Забела-Врубель, Грязной – Н.А. Шевелев, Лыков – А.В. Секар-Рожанский, Любаша – А.Е. Ростовцева, Бомелий – В.П. Шкафер; дирижировал М.М. Ипполитов-Иванов; декорации М.А. Врубеля.«Шаляпин, услыхав новую оперу Римского-Корсакова «Царская невеста», – вспоминает В.П. Шкафер, – так пленился ролью Грязного, что просил Римского-Корсакова переделать ее для него. Николай Андреевич ответил: «Написал я роль, имея в виду баритона, и переделывать не могу». Желание Ф.И. Шаляпина петь Грязного подтверждает и А.М. Давыдов в своих воспоминаниях. Премьера «Садко», отвергнутого дирекцией императорских театров, состоялась 26 декабря 1897 г. в Русской частной опере.85 Согласно премьерной афише «Садко», авторами декораций являются художники К.А. Коровин и С.В. Малютин.М.А. Врубелю принадлежит эскиз костюма Волховы для Н.И. Забелы-Врубель. Однако возможно, что М.А. Врубель, работавший в мастерской при мамонтовском театре, помогал расписывать декорации «морского дна».86 Ф.И. Шаляпин здесь неточен, так же как и Римский-Корсаков в своей «Летописи…».Шаляпинбыл введен в состав исполнителей «Садко» на третьем представлении оперы, 30 декабря 1897 г., когда на спектакле впервые присутствовал Н.А. Римский-Корсаков, специально приехавший из Петербурга. Второй же спектакль состоялся 28 декабря 1897 г. Положительно отмечая отдельных исполнителей, Римский-Корсаков остался недоволен постановкой в целом. «Опера была разучена позорно, – писал он. – В оркестре помимо фальшивых нот не хватало некоторых инструментов; хористы в I картине пели по нотам, держа их в руках вместо обеденного меню; в VI картине хор вовсе не пел, а играл один оркестр. Все объяснялось спешностью постановки. Но у публики опера имела громадный успех, что и требовалось С.И. Мамонтову. Я был возмущен; но меня вызывали, подносили венки…» (Римский-Корсаков Н.А., с. 209).87 О работе над оперой Римского-Корсакова «Моцарт и Сальери» сохранились воспоми– нания В.П. Шкафера: «Частная опера приехала на гастроли в Петербург (в марте 1898 г.). Успех ее там был очень внушительный. Николай Андреевич Римский-Корсаков был постоянным гостем театра. В один из его визитов в театр он принес с собой новое тогда свое детище и говорит: «Написал небольшую вещицу в духе «Каменного гостя» Даргомыжского, «Моцарт и Сальери», принес вам ее показать». Сел за пианино и стал нам, собравшимся здесь артистам и дирекции театра, ее проигрывать. Ф.И. Шаляпин стал с листа петь партию Сальери, а Н.А. Римский-Корсаков – партию Моцарта. Постановка оперы была решена на следующий же сезон. Сальери, разумеется, Шаляпин; он уже загорелся новой ролью. Искали в труппе артиста, подходящего на роль Моцарта. «А ты, Василий, не можешь разве сыграть эту роль? – задает мне вопрос Шаляпин. – Правда, роль небольшая, голоса много не требуется, но трудна сценически». Я сказал: «попробую». С.И. Мамонтов также настаивал, чтобы Моцарта пел я, обещая лично заниматься со мной. … Началасьмоя работа совместно с Ф.И. Шаляпиным. Я вспоминаю эти часы художественного общения с артистом. Они мне принесли огромнейшую пользу. Здесь я больше чем когда-либо осознал, как мало мы, оперные певцы, вникали в дух музыкального произведения, выпевая лишь ноты. Задачам сцены мы оставляли чисто внешнюю красивость: ряд голых поз, ту импровизированную оперную ходульность, которая в этой небольшой, но глубоко правдивой роли оказалась совершенно непригодной, фальшивой, неестественной. Моцарта надо было глубоко почувствовать, передать мельчайшие движения его души, войти в роль и сжиться с ней. Вставала новая, необычайная тогда для оперного певца задача сделаться «актером» и научиться играть на сцене так, как играют в драме.С.И. Мамонтов вносил коррективы, когда мы уже с Ф.И. Шаляпиным, как говорится, «сыгрались», почувствовали друг друга и нашли верный, правдивый тон истолкования драмы на подмостках сцены. В декорациях М.А. Врубеля и в костюмах по его рисункам опера дана была 6 ноября 1898 г. вместе с «Орфеем» Глюка. Н.А. Римский-Корсаков видел ее в свой приезд в Москву и затем в Петербурге в большом посту 1899 г., когда опера приехала туда гастролировать вторично» (Шкафер В.П., с. 158, 164).Еще до премьеры, в конце августа 1898 года, Н.И. Забела-Врубель писала Н.А. Римскому-Корсакову о том, как она, поехав с С.И. Мамонтовым в имение Любатович, услышала там «Моцарта и Сальери», исполненного одним Шаляпиным (обе партии) под «бесподобный аккомпанемент» С.В. Рахманинова. «Я редко получала такое наслаждение», – пишет певица.Римский-Корсаков познакомился с исполнением Ф.И. Шаляпиным партии Сальери 18 октября 1898 г. на квартире у С.И. Мамонтова, где была исполнена вся опера целиком (партию Моцарта пел П.О. Иноземцев).После премьеры С.Н. Кругликов писал Н.А. Римскому-Корсакову о впечатлении, произведенном спектаклем на него и С.И. Мамонтова:«Мы были тронуты и очарованы. … Вы глубоко не правы, думая, что не надо было «Моцарта» оркестровать и приноравливать к сценическому воспроизведению, что для него надо было бы оставить только эстраду камерного вечера. Нет и нет. Напротив, именно на сцене, среди суженного павильона, придуманных у Мамонтова декораций комнаты Сальери и номера в трактире «Золотого льва», под звуки скромного, какого-то старомодного оркестра, при весьма толковом, не нарушающем настроения исполнении Шкафера-Моцарта и бесподобном Шаляпине-Сальери. Ваша пьеса при внимательном слушании (а нельзя слушать без внимания – никто не кашлянул в зрительном зале) просто потрясает» (Цит. по кн.: Римский-Корсаков А.Н. Н.А. Римский-Корсаков. Жизнь и творчество, М., 1937, с. 116).88 В воспоминаниях сына певца, Ф.Ф. Шаляпина, опубликованных в сборнике «Памяти Рахманинова» (изд. С.А. Сатиной, Нью-Йорк, 1946), есть следующие строки, характеризующие творческие взаимоотношения двух великих русских артистов:«Жаловался мне Сергей Васильевич также и на певцов, которые плохо знали свои партии.

– Вот только ваш папаша всегда знал свои роли. – Я был невольно рад за прилежание моего, в те годы молодого отца.