Статьи - Николай Лесков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Подписали: “Вашего высокоблагородия покорнейшие попечители старообрядческого учебного заведения: Иван Игнатьев Лисицын, Андрей Семенов Пуговишников, Павел Данилов, Никон П. Волков, Павел Егоров Леонтьев”.
Рига 18 ноября 1832 года.
Вот все, чего добились от раскольников губернатор Егор фон Фелькерзам и рижский полициймейстер, подполковник и кавалер Иван Павлович Вакульский 2-й.
Раскольники, очевидно, упорствовали и хотели поставить на своем. Губернатор фон Фелькерзам и полициймейстер Вакульский, вероятно, это видели, но не нашли никаких средств переупрямить раскольников.
Получив это “требованное покорнейшее объяснение”, губернатор Егор фон Фелькерзам, по-видимому, нашел положение свое столь затруднительным, что более ни на чем не настаивал и даже не выразил никакого собственного мнения о том, что бы следовало в настоящем случае предпринять с непокоряющимися “покорнейшими попечителями” старообрядческого общества, а представил вышеприведенное их “требованное покорнейшее объяснение” барону Палену. В этом представлении от 24 ноября 1832 г. за № 292 губернатор Егор фон Фелькерзам докладывал генерал-губернатору, что он представляет приведенный казус на его благоусмотрение и “будет иметь честь ожидать предписаний”.
Тогда, чтобы положить всему этому конец, школу гребенщиковского заведения, существовавшую на основе правил, утвержденных генерал-губернатором Паулуччи, не стесняясь этими правилами, закрыли, а новой, устроенной сообразно общим правилам, раскольники не приняли.
——
Последствия закрытия раскольничьей школы. — Вредный класс, с которым не управилась рижская полиция. — Сирот берут в кантонисты. — Обращение в православие. — Мальчик, который бросился в воду. — Секретные школы.
Закрытие раскольничьей школы в Риге составляет наипечальнейшее событие в истории русского населения в Риге. Раскольники, разумеется, обманули администрацию, уничтожившую их школу и предложившую им завести другую с православными учителями. В “требованном покорнейшем объяснении” они, хотя и обещали посылать детей в общие школы, но и в самом обещании этом тогда же, когда оно давалось, не трудно было увидеть одно лукавство и желание как-нибудь отвязаться от докучного вмешательства. Раскольники не стали посылать детей своих в общие русские школы. Шесть или семь, так сказать, раскольничьих аристократов составляли незначительное исключение, но и эти хотя и не оставили своих детей в невежестве, однако не послали их в русские училища, а отвели в частные школы к немцам, где православное духовенство ничем не командует. Гонимые своими православными соплеменниками, раскольники предпочитали обращаться к немцам. Дело было поставлено так, что они более полагались на лютеранский индифферентизм немцев, чем на веротерпимость русского православия. Отсюда началось онемечение в Риге нескольких богатых русских раскольничьих домов. Между тем, правила маркиза Паулуччи, на основании которых существовала раскольничья школа, были упразднены, и упразднены весьма оригинальным образом: они были вытребованы для дополнения и не возвращены. Вместо них даны новые правила, устранявшие коллегиальность общинного правления и сосредоточивавшие все в руках одного попечителя, для надзора за которым был поставлен еще другой попечитель от правительства, преимущественно местный жандармский штаб-офицер. Общинное правление и хозяйство начали колебаться. Бедные дети стали болтаться без всякого присмотра, предаваясь с самого раннего детства крайнейшему разврату. Община с ужасом смотрела на страшную картину и ясно предвидела еще худшую, но все-таки оставалась непреклонною. Детям открывалась широкая дорога к гибели, с каторгою в перспективе, но упорные раскольники охотнее выпускали детей на эту дорогу, чем в православную школу, где законоучитель должен был представлять им веру их отцов как нелепое заблуждение. Хранящиеся в архиве прибалтийского генерал-губернатора дела о раскольниках представляют такие ужасы деморализации рижского раскольнического юношества, что рассказ о них покоробил бы самого небрюзгливого человека.
В 1849 <г.> деморализация раскольничьей молодежи в Риге достигла крайних пределов. Мы выше сказали, что 30 апреля 1838 года последовало повеление об обращении в кантонисты сирот, бывших на воспитании в упраздненной раскольничьей школе, а 11 июля 1844 <г.> генерал-губернатор князь Суворов просил бывшего министра внутренних дел Льва Алексеевича Перовского “ходатайствовать о дозволении распространить в Риге, без изъятия на всех бродяжничествующих и нищенствующих по городу малолетних раскольников, правило 30 апреля 1838 г.” (то есть отдавать их всех в баталион военных кантонистов). Ходатайство свое об этой мере генерал-губернатор князь Суворов подкрепил тем, что “число бездомных и бесприютных раскольников в Риге, известных здесь под именем карманщиков”, постоянно возрастает и становится большою тягостию для общества. “Городская полиция, — писал князь Суворов, — бессильна, чтобы с успехом следить за вредным классом карманщиков”. Этот “вредный класс”, перед которым являлась бессильною рижская полиция, по расчету, образовался из поколения раскольников, народившегося после уничтожения в 1832 году гребенщиковской школы, в которой, как мы выше видели, по правилам, утвержденным маркизом Паулуччи, было принято воспитывать сирот и пристраивать их к местам. Большая и сильная рижская раскольничья община, никогда не бросавшая своих сирот и детей бедняков, теперь ничего для них не делала, потому что была лишена права содержать для них приют и школу, а генерал-губернатор, находя себя не в силах “подбирать детей”, как подбирало их общество, находил одно спасение: пристроить их в кантонисты.
Ходатайство об этом князя Суворова, шедшее чрез Л. А. Перовского, было уважено: детей, составивших “вредный класc”, с которым не могла совладеть рижская полиция, решено было сдать в кантонисты. По этому поводу рассказывают ужасы! Стон, плач и сетование огласили русские слободы Риги. Московский форштадт, узнав о том, что детей будут обирать в кантонисты, зарыдал поголовно. “Это был плач в Раме”, — говорят раскольничьи старики на своем торжественном языке. “Древлепечатная Рахиль рыдала о детях своих, и поднесь еще не хочет утешиться”. А между тем, вызванные бездомными и ничему не обученными детьми суровые меры шли одна за другою, — одна одной круче, одна другой неожиданнее. Того же 11 июля, когда князь Суворов за № 807 просил Л. А. Перовского исходатайствовать ему разрешение сдавать всех раскольничьих сирот в военные кантонисты, он за № 808 предписал рижскому полициймейстеру: “немедленно, но с осторожностью, внезапно и совершенно негласно, взять в распоряжение полиции круглых раскольничьих сирот, как мальчиков, так и девочек”. Полициймейстер тотчас же это исполнил. В списке взятых к этому распоряжению сирот есть дети обоего пола, включительно от двух с половиною до девятнадцати лет. Даже, неизвестно по каким соображениям, “в числе малолетних была взята купеческая дочь Евдокия Лукьянова Волкова 21 года”.
Все эти, как выразился в одной бумаге чиновник князя Суворова, граф Соллогуб, — все “эти облавы” имели ужасное впечатление на раскольников и врезались в их памяти огненными неизгладимыми чертами. Дети бегали и прятались, — их преследовали и ловили. Это опять, как и все здесь излагаемое, не преувеличенные рассказы озлобленных староверов, а факты, записанные черным на белое и сохраняемые во всей неприкосновенности крепкими сводами архивов. Об облавах на русских сирот в Риге при делах прибалтийского генерал-губернаторства есть донесение рижского полициймейстера, полковника Грина, от ноября 1849 г. за № 2862, из которого видно, что дети, несмотря на позднюю осень, прятались в незапертых холодных балаганах, на конных рынках; но ночные патрули находили их и там, ловили и доставляли прямо оттуда в полицейскую чижовку. Забираемые дети чаще всего были совершенно нищие, а иногда даже и нагие. Так, например, ночью под 5 ноября 1849 были взяты где-то под колодою на площади семь русских мальчиков, “у которых все имущество заключалось в одних мешках, в которых они и прятались”.
Пока в Риге забирала детей ее полиция, граф Л. А. Перовский приводил меру, проектированную лифляндским генерал-губернатором, и 26 ноября 1849 г., за № 5752, уведомил князя Суворова, что его светлость может распространить правило 30 апреля 1838 г. на всех бродяжничествующих, — даже и на православных, — о чем князь Суворов Л. А. Перовского и не просил.
После получения генерал-губернатором такого полноправия, забранных детей, “с некоторыми усиленными этапными предосторожностями, препроводили по пересылке, в том же ноябре месяце, в Псков, и там сдали их в баталионы военных кантонистов”. Мера эта, кажется, грозила быть не единовременною, а постоянно действующею; так можно полагать по тому, что “облавы” не прекращались, и 2 января 1850 г. вновь были взяты какие-то одиннадцать “карманщиков”, но только этих князь Суворов не послал в кантонисты, а велел отослать их к духовному начальству, для присоединения к православию, и епископ Платон поручил совершить это присоединение священнику Благовещенской церкви Светлову. Отчего этих мальчишек постигла иная участь, а не та, которая выпала на долю первой партии? — неизвестно.