Страсть принцессы Будур - Шахразада

Благодарил царь Шахраман свой народ за вдохновенный труд, восхищался своим народом… А царица Алия облегченно вздохнула, втайне обрадовавшись, что не стал ее муж сейчас говорить о принце и его непонятном настроении.

Кемаль стоял поодаль. Ему церемония казалось пресной и скучной, и лишь уважение к традициям заставило его вообще выйти из своих покоев. Благоговейная тишина, нарушаемая лишь низким голосом царя, действовала на принца усыпляюще. Да к тому же и эта вынужденная неподвижность!.. Кемаль чувствовал себя статуей, каменным изваянием себя самого. А дальше, как он прекрасно знал, будет еще одно шествие – теперь уже обратно во дворец, к парадным покоям. Затем еще одно тягостное стояние, по правую сторону отцовского трона. А ведь праздничный диван мог продлиться не один час!

Гнев и отчаяние наполняли душу принца. Не было в ней сейчас ни капли любви или почитания – лишь усталость и ожидание того мига, когда он сможет скрыться от отцовского взгляда.

Зал собраний наполняли эмиры и визири, вельможи царства и великие воины. Переговаривались вполголоса, вели себя сдержанно – ведь царь не любил суеты. А в праздничные дни Шахраман чувствовал себя олицетворением древней истории страны и потому иногда нарочно тянул время, чтобы насладиться мгновением появления на диване, теми секундами, когда в церемониальном зале повисает благоговейная тишина. Пусть всего миг – ведь заседания дивана зачастую напоминали царю разгар торгов на базаре.

Наконец Шахраман ступил на шелковый ковер, что вел к возвышению с царским троном, до которого было всего несколько шагов. По правую руку от трона уже стоял принц. И выражение его лица так не понравилось царю, что он решил именно со своего повеления начать сегодняшний диван.

После молитвы царь занял свое место, обвел взглядом лица царедворцев и проговорил, ни на кого не глядя:

– Предстань передо мной, сын мой, принц Кемаль!

Принц вышел вперед, опустился на колени и трижды поцеловал землю у ног отца. Сердце его сжималось в недобром предчувствии.

– Дитя мое, – заговорил Шахраман. Голос его был сух, но силен. Казалось, он заполнил собой все покои дворца. – Здесь, на диване, собрались все вельможи царства. Перед лицом этих достойных мужей я отдаю тебе повеление и не потерплю возражений. Вот моя воля: ты должен жениться! Я желаю, чтобы ты в течение года выбрал себе в жены дочь царя или девушку иного знатного рода. И я желаю, чтобы на следующий праздник Трона мы сыграли твою свадьбу!

Повисла тишина. Царедворцы молчали. Недоумение читалось на многих лицах – никогда еще царь на диване не отдавал повелений членам своего семейства. Молчали и советники царя. Они понимали, что некие весьма тяжкие размышления вынудили царя дать принцу наказ в присутствии посторонних. Все ждали слов Кемаля.

Гнев застилал юноше глаза. Принц сдерживался изо всех сил, чтобы не закричать в полный голос.

– Отец мой, великий царь Шахраман! Я услышал твое повеление. Знай же, что я не женюсь никогда. Пусть это противоречит твоей воле, пусть я прослыву ослушником, но говорю тебе: я не стану рабом женщины. Ибо нет в мире существа более страшного, коварного и лживого, чем женщина. Ибо все слова любой из них не стоят и медного кебира, за который на базаре можно купить лишь глоток воды.

Наслышан я от многих, читал в древних книгах, что самыми страшными существами издавна почитают женщин. Нет такой силы, которая заставила бы меня выбирать среди них себе жену, спутницу моих дней. Лучше я останусь одиноким и буду доживать свой век в пустыне, чем решусь довериться племени, которое не знает ни слова правды, которому неведомо понятие чести, для которого предательство так же легко и приятно, как утреннее омовение!

Никогда еще царь Шахраман не видел своего сына таким. Никогда еще Кемаль не произносил таких злых и жестоких слов. Напротив, он всегда уважал свою мать – ибо видел, какой любовью окружена она и во дворце, и в царстве. Видел он и то, как царица Алия относится к царю Шахраману.

Но сейчас не разум, а гнев заставлял принца говорить. И потому не было нужды искать в его словах хоть малое зерно истины.

Царь Шахраман прервал своего сына. Он тоже разгневался. Но ведь он был не только отцом, но и царем, правил разными людьми и умел заставить слушать себя.

– Твои слова, принц, жестоки и несправедливы! Но я сейчас не буду требовать, чтобы ты одумался. Ты сказал свое слово. И да будет так. Слушайте же меня, подданные!

За этой древней формулой всегда следовало повеление царя, ослушаться которого было уже невозможно.

– Сим повелеваю заточить принца Кемаля в башню на острове Вахрез, в трех милях от наших берегов. Отныне единственными его собеседниками станут книги, а единственным занятием – чтение и размышление. Раз в неделю я буду отправляться на остров и час беседовать с сыном. И да будет так!

Жестокость этого повеления ошеломила всех. Никогда еще царь не был так суров с сыном. Но более всех был потрясен сам принц Кемаль. И не потому, что отец приговаривал его к заточению в старинной башне. Впервые юноша понял, что он более не малыш, что его слово воспринимают как окончательное решение, и ему не дали возможности передумать. Против его воли стала воля отца. И теперь ослушаться царя не мог никто, даже его собственный сын.

Молчал диван. Слово царя было непреложно. И потому визирь сделал знак начальнику стражи, а тот, обернувшись, отдал распоряжение вполголоса. И уже через час принца вместе с сундуками с книгами и одеждой везли на повозке к царской пристани. Поспешно собирался в дорогу и старый воспитатель Кемаля – старик Рашад. Да, тот самый Рашад, чья дочь не так давно пыталась заковать принца в любовные цепи. Старому ученому, в отличие от принца, это путешествие было в радость – ибо его друзьями уже много лет были знания. Книги и свитки он любил куда больше, чем жизнь и дочерей.

Ошеломило решение мужа и царицу. Она ожидала многого, но не такого сурового приговора. Никаких отсрочек, никаких оправданий…

Каменная башня и гулкое эхо, кроме книг, теперь становились спутниками принца Кемаля. Как ни удивительно, но принц радовался этому. Его ждали дни и месяцы одиночества. Но он надеялся, что, по крайней мере, теперь никто не будет приказывать ему искать себе жену.

Радостным восходом начинался праздник Трона, но заканчивался он суровым закатом. Печально сидела у окна царица Алия – понимая мужа, она не могла не тревожиться о судьбе сына. Молчал и сам царь… Сердился ли он на себя за столь суровый приговор, или до сих пор не мог сдержать гнева? Царица старалась не думать об этом. Она осознавала, что отныне стал пуст ее дворец, что наследник царского рода, его надежда и гордость, сослан туда, откуда может вырваться лишь бестелесная тень.

Вечер окрасил стены древней башни во все оттенки красного – от нежно-розового до кроваво-черного. Суровые стены бесшумно приняли Кемаля в свои холодные объятия. Лишь три верхних комнаты могли, и то с натяжкой, называться жилыми. Во всех же остальных способны были выжить лишь призраки и тени.

Принц обозревал свои новые владения спокойно – ведь он еще не понимал, как страшна бывает тишина и как безжалостны муки совести. Да, рядом с ним был его учитель, старый Рашад. Да, нижние комнаты башни заполнили книги. Да, в сторожке у подножья древних стен жили слуги.

Но принц все равно был обречен на одиночество.

Солнце садилось в море, слуги убрали остатки ужина, старик Рашад ушел спать, оставив юноше горящую лампу и трактат о чудесах мира.

По углам сгущались тени, страшное напряжение, весь день сковывающее принца, спало. И теперь уже не голос гнева, убеждающего в правоте, а голос совести, укоряющий за безрассудный поступок, стал слышен юноше.

«Зачем я был груб с отцом? Почему не постарался убедить его? Почему не пытался хоть что-то объяснить?» И не было ответов на эти вопросы – ведь совесть лишь задает их. А ответ должен найти разум.

Книга выскользнула из рук Кемаля, и принц впервые заплакал. Даже будучи мальчишкой, он не проронил ни слезинки. Но сейчас злые слезы стыда застлали ему глаза серой колышущейся пеленой.

Каково же было изумление Маймуны, когда ее башня, давний приют любви, вдруг наполнилась людьми! Они таскали тяжелые сундуки, двигали мебель, что пылилась здесь десятилетиями, вешали занавеси и устилали каменные полы коврами.

И вскоре вверх по ступеням прошел тот, о ком джинния думала как раз сегодня днем. Тот самый жестокосердный принц стал гостем заброшенной башни. Но он устраивался здесь так, словно стал ее хозяином.

К счастью, юноша поселился в верхних покоях. Тех самых, которые Маймуна и Дахнаш считали слишком душными, тесными и неуютными – одним словом, в тех покоях, что не могли быть обиталищем, достойным джиннов.