Индустрия счастья. Как Big Data и новые технологии помогают добавить эмоцию в товары и услуги - Уильям Дэвис

Особенность травмы шеи при хлыстовом ушибе такова, что боль чаще всего характеризуется внутренним и незаметным саднящим синдромом, что иногда становится причиной попытки получить страховую выплату обманным путем. Это легко объясняет тот факт, что уровень диагностики этой травмы шеи столь сильно отличается в разных странах: в Великобритании и США, где этот феномен широко распространен, водители, которые попали в автомобильную аварию с ударом сзади, стараются не упускать возможности получить денежное вознаграждение. Трое молодых людей в приемном отделении «Скорой помощи» Королевской лондонской больницы были из числа таких мошенников. Они прекрасно понимали, что им необходимо полностью продумать версию случившегося, а затем сообщить пострадавшему, как нужно описать боль, даже если диагноз хлыстовая травма потребует от него имитацию боли в течение определенного времени. Число адвокатов, занимающихся такими заявлениями, сильно возросло с 1970-х годов. В США они даже посещают специальные семинары, организуемые врачами, которые не прочь подзаработать. На подобных семинарах медики объясняют, как сфабриковать дело так, чтобы все выглядело максимально реалистично.

Из-за привлекательности данного диагноза для нечестных на руку людей установить процент мошенничества в этой области оказалось невозможным. Эксперты называют разные цифры – от 0,1 % до 60 %, – отмечая, что тема эта очень мутная [47]. Страховые компании, со своей стороны, стараются понять, как им действовать в подобных ситуациях. Некоторые ввели форму под названием «Заявления истины», нечто, что звучит немного по-средневековому. Пострадавших просят подписать этот документ, чтобы подтвердить причину недомогания, на которую они жалуются.

Кроме того, к еще большему замешательству приводят тайны философского и культурного характера. Как признают некоторые критики индустрии «больной шеи», вполне возможно, что водители в Великобритании и США в среднем действительно больше страдают от продолжительной боли в шее после автомобильной аварии с ударом сзади, чем водители из стран континентальной Европы. Пострадавший, которому известно о такой травме и о возможном получении за нее компенсации от страховой компании, проконсультируется с врачом, будет носить шейный ортез, отдыхать и восстанавливать здоровье, не работать и в целом вести себя как жертва. Психосоматические аспекты боли в спине и шее означают, что этот человек на самом деле может столкнуться с продолжительными проблемами со здоровьем. В то же время пострадавший, который принимается сразу за дело, обмениваясь номерами с другим водителем и пытаясь починить свою машину, скорее всего не будет страдать от продолжительной боли. Внешнее поведение и субъективные ощущения очень связаны между собой.

Медицинская или неврологическая задача, поддерживаемая в том числе и страховыми компаниями, заключается в дальнейшем исследовании природы боли в шее. Мошенничество можно будет распознать только тогда, когда специалисты хорошо изучат настоящую боль в шее. Но пока заявителям можно верить только на слово. Из этого следует, перекликаясь с тезисами Иеремии Бентама, что наблюдатель в принципе может оценить, насколько сильна боль у пострадавшего, если только есть соответствующий метод для измерения подобной боли. Такой метод в какой-то мере должен сконцентрироваться на теле человека. Способ измерения пользы, который предпочитал Иеремия Бентам, – используя для этого деньги – в данном случае исключается, поскольку именно погоня за деньгами в первую очередь и создает проблему.

Но что если хлыстовая травма всегда связана с погоней за денежным вознаграждением? И что если мошенничество такого рода является не злосчастным, исключительным и искоренимым элементом нашего потребительского общества, а совершенно неизбежным следствием того, что наше чувство справедливости оказалось порабощено денежной выгодой? Что касается хлыстовой травмы шеи, то есть идея, утверждающая, что существует некое равенство между ощущениями нервной системы и деньгами. Основная мысль в данном случае следующая: определенное субъективное ощущение уравновешивается соответствующим количеством денег. Предположительно в некоторых странах этот принцип встречается чаще, чем в других. Но сам факт, что невозможно точно знать, встречается ли нечто подобное и если да, то в какой степени, говорит нам об абсурдности нашего предположения. Возможно, вместо того чтобы выяснять степень достоверности физической боли, нам следует изучить, могут ли деньги служить неким нейтральным, объективным и точным представителем наших чувств.

Джозеф Пристли, человек, чьи работы привели Иеремию Бентама к тому, что тот прокричал «Эврика!» в кофейне Harper's в 1766 году, имел сильное влияние на зарождающийся средний класс индустриальной Англии. В 1774 году он помог основать первую унитарианскую церковь в стране, хотя это религиозное движение оставалось в то время запрещенным. Унитариане отрицали веру православных христиан в Троицу: Бога Отца, Сына и Святого Духа, считая, что Бог един. По всей Европе в XVI веке жило довольно много унитариан, хотя официально их учение не признавали. Его английские приверженцы оставались вне закона, пока Пристли не основал свою церковь. Понятное дело, что, подвергаясь гонениям, они, будучи заядлыми оптимистами, выступали за Просвещение и боролись за свободу слова и вероисповедования.

Кроме того, унитариане являлись приверженцами науки и твердо верили в прогресс человечества в области техники и инженерии. Из-за своей поддержки индустриализации эта вера пользовалась популярностью среди промышленников. Ряд так называемых институтов мастеровых [48] были основаны унитарианами в начале XIX века, с целью соединить инженерный прогресс и общественные интересы. Математика рассматривалась последователями данного учения как особо важная наука, которая помогала создавать полезные устройства, помогающие людям в их работе. Но нужно было писать не об изучении мира природы и инженерного искусства, а о социальной и политической сферах. Поэтому вряд ли удивительно, что Иеремию Бентама стали считать близким по духу.

Уильям Стэнли Джевонс родился в унитарианской семье на окраине Ливерпуля в 1835 году. Его отец являлся преуспевающим торговцем железом, поэтому семья имела неплохой доход. Принципы унитарианства были очень сильны в ней, именно они определили обучение молодого Джевонса, для которого механические приспособления и геометрические рассуждения играли большую роль в жизни. В детстве он больше всего любил играть с балансировочным устройством, и в течение всей жизни его особенно интересовали именно такие инструменты [49]. В девятилетнем возрасте Джевонс впервые познакомился с экономикой. Его мать читала ему учебник «Простые уроки о сущности денег», который написал архиепископ Ричард Уотли [50]. Когда мальчику исполнилось 11 лет, он стал посещать Ливерпульский институт механики. Там его научили смотреть на математику как на признак «настоящей» науки, не обращая внимания на то, чем мог являться объект изучения.

В начале 1850-х годов Уильям Стэнли Джевонс поступил в Университетский колледж Лондона, учебное заведение, где также учился Иеремия Бентам. Это дало ему возможность посещать также лекции известного унитарианина Джеймса Мартино, утилитариста, преподававшего курс «ментальной философии». В 1850-е годы у английской философии появились некоторые новые черты, в чем-то схожие с идеями Фехнера, работающего в это время в Лейпциге. Применение самоанализа, учения о внутреннем мире разума, получило распространение в середине XIX века, особенно после публикации в 1855 году работы Александра Бэна «Чувства и интеллект». Влияние Иеремии Бентама на эту традицию было также велико, но речь идет в первую очередь о влиянии Бентама-философа, склонного к абстрактному теоретизированию, который создал теории удовольствия, а не Бентама-технократа, который поддерживал устои использования технических устройств. С его унитарианскими и индустриальными взглядами Уильям Стэнли Джевонс был больше склонен к геометрической механике. Он не был против психологии, но к этой науке нельзя было подойти с математической точки зрения.

Джевонс планировал провести еще много времени в Университетском колледже, однако в 1853 году у его семьи возникли финансовые трудности, и его отец потребовал, чтобы он отправился в Сидней, в Австралию, работать ювелиром. Эта деятельность предполагала использование точных инструментов и шкал для оценки качества и веса золота, так что в силу умения Джевонса работать с приборами она пришлась ему по душе. Работа ювелира требовала применения математических знаний к физическому миру, и Джевонс видел в ней возвращение к своему детскому хобби, когда он любил играть с балансировочными приборами. Правда, не только это повлияло на дальнейшую интеллектуальную карьеру Джевонса – немаловажную роль здесь играли и деньги. Интересный факт: почти в то же время Фехнер начал свои опыты с поднятием тяжестей, чтобы изучить математическое отношение между физическими объектами и психическими ощущениями, тогда как на расстоянии в 10 000 миль от него Джевонс делал нечто похожее, стремясь, однако, определить денежную стоимость драгоценного металла. Если бы между тремя вещами – разумом, удовольствием и деньгами – можно было бы обнаружить какую-то математическую зависимость, то наше понимание рыночной экономики стало бы более глубоким.