Неповторимые. Сказ о родных людях, об односельчанах, сокурсниках, сослуживцах, друзьях; об услышанном, увиденном - Афанасий Кускенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все лучшее на стол, да еще подбадривает, да сама же еще им и подливает. Афанасий Алексеевич присутствовал при разговоре. И ему тоже перепало от щедрот матери.
К окончанию застолья, настроение «у нас» становится чуть хужее. И разговор не шибко клеится, на сон, что то клонит. Пора, кажись домой.
– Схожу-ко до дому, прилягу, а там видно будет, – говорит Абга-хурайха. К тому времени его красноречие сходит на нет, и он ворочает языком, словно жерновами мельницы.
В тот день, по понятным причинам, никуда мы не выехали. Не выехали и на завтрашний день. Покос в том году был обычный. Такой же, как и всегда. Трава была не лучше и не хуже, да и по времени он совпал с обычными сроками сенокошения.
На следующий год, так же, утречком ранним, слышен знакомый голос:
– Хадамха, с четырех часов утра я на ногах. Был в Дулахане, заглянул в Муу-хал, съездил на Хара-Модон, не пропустил Дулеэ, везде трава в-о-о-т прям по-сюда!
И он, как всякий творческий человек, склонный к преувеличениям, размашисто чиркает себя по горлу, показывая, что трава на самом деле ажно по – сюда.
Мать опять пустилась со всех ног… А мне, тогда еще парубку шестнадцати лет от роду, показалось, что где то я уже такое слышал.
Не поверите, через год опять то же, и по такому же сценарию. Лишь только Афанасий Алексеевич, хитренько улыбается. Но, тем не менее, они с Абга-хурахой, опять же получили от матери то, ради чего затеяна была вся эта драматургия.
Наша мать была очень практичным человеком. В хозяйственных вопросах – лучший эксперт. Вот только, как так получилось, что она трижды наступала на одни и те же грабли – не пойму.
Впоследствии, будучи уже взрослым человеком, я рассказывал ей эту историю и вопрошал у нее, как же так Абга-хурайха с такой легкостью обводил тебя вокруг пальца. Она лишь улыбалась.
А в то время, никакой обиды с ее стороны не было. Обиды на то, что ее, взрослого человека, так легко развели. Многие, бывает, ругаются, даже насылают на голову несчастному всяческие проклятия. Нет, наша мать даже голоса не повысила.
Просто Абга-хурайха был необычный человек. Не такой, как все, а с некоторой изюминкой… Он смотрел на мир сквозь розовые очки и всегда оставался, как мне кажется, взрослым ребенком.
Как был он дружен с моими родителями, таковым и оставался всегда.
– Безвредный человек, – так отец его характеризовал:
– Подумаешь, немножко преувеличил, с кем не бывает.
В последний раз я его видел опять же в гостях у нашей матери, отца уже не было в живых. По привычке, я спросил у него:
– Абга-хурайха, hонима юм?
Укатали сивку крутые горки – в ответ он облился горючими слезами:
– Никто и никогда ко мне так не обращался, как вы… кускеновские ребята!
Вообще, отец никогда не делал в отношении кого-нибудь резко негативных оценок. Всегда в его лексиконе находились мягкие полутона. «Безвредный человек» – это высшая его похвала.
Выйдя на пенсию, он всячески оказывал матери свое внимание. В силу своей активной жизненной позиции, мать на дню могла дважды обойти всю деревню. А он был домосед, как впрочем, многие мужчины.
Спровадив мать из дому, он сидел на лавочке возле дома, зорко наблюдая, за тем, когда же его Асалхановна покажется на горизонте.
Есть похожий рассказ у Михаила Евдокимова. Только у него старик вечно ворчал на свою старуху, а когда ее не было рядом – то не находил себе места. Всю свою нежность, старик Евдокимова, выплескивал в незлобивом ворчании.
У моих родителей было примерно так, но по-своему. Завидев издали мать, отец спешил ставить чай. Та придет, а чай уже готов. Вот сидят вдвоем за чашкой чая: мать рассказывает все последние новости, а отец слушает ее внимательно, изредка вставляя, что-то свое.
Мать всю жизнь ходила за отцом, как за малым дитем. Ценил ли он такое отношение в молодости – я не знаю. Но в преклонном возрасте было заметно его исключительное внимание к матери.
В бурятском языке нет уменьшительно-ласкательных слов, например, таких, как: золотце, рыбонька, солнышко.… Но, и без них было видно отношение родителей друг к другу. В голосе отца, во взгляде – во всем читалась безграничная нежность.
Обращался же отец к ней не иначе, как бабушка моя, Асалхановна моя. На бурятский манер это звучит намного мягче и человечнее.
Сидит, бывало, в своей излюбленной позе, приобняв «ранетую» ногу, и испрашивает у матери разрешения:
– Бабушка, а может быть, я заводик-то запущу, как думаешь?
Та, выдержав паузу, скажет нарочито грубовато:
– Ладно, иди уж!
У отца был с детства не вправленный вывих тазобедренного сустава, и как следствие, хромота. Из-за хромоты считал себя инвалидом, похоже, ему самому нравилось быть таковым.
В разговорах у него нет-нет да проскальзывало:
– А что ты хотел, я же инвалид!
Или же, рассуждая о жизни, тонко насмехался над собой:
– Как это тесть мой Асалхан, выдал за хромого человека свою дочь? Я бы своим дочерям никогда не разрешил выходить замуж за инвалида!
Так вот, получив у матери разрешения на запуск «завода», забыв на время про свою инвалидность, он в считанные секунды исчезал из дома, пулей летел в искомое заведение.
Заводом он гордо именовал сарай, в котором располагалось оборудование для перегонки тарасуна, молочной водки. Мать, глядишь, после его исчезновения улыбается. Доставила своему старому, небольшую радость.
После того, как отец молниеносно испарялся, идешь, бывало, за ним: поднести, унести, что-нибудь тяжелое, непосильное ему. Полученное воспитание давало о себе знать. А он только скажет:
– Принеси, сынок, воды – дров и уматывай отсель!
Что бы стоило ему самому, в отсутствии матери, поставить аппарат. Ведь до ее прихода можно было успеть выгнать не один «шэпту». Нет, он всегда думал:
– А что бабушка моя скажет на это?
Вот такие трогательные отношения друг к другу проявляли мои родители, будучи в преклонном возрасте.
Говорят, что старики тянутся друг к другу. Молодые, сами того не замечая, обижают пожилых родителей своим невниманием. Старики, как дети, им охота общаться. И мы, зачастую, лишаем их этого общения, ссылаясь на занятость, вечно торопясь по своим неотложным делам. И лишь, когда их нет рядом, начинаем задумываться:
– Черт, надо было все бросить, сесть и просто послушать!
Наша мать всеми правдами и неправдами старалась остаться в своем доме. Год мы ей позволили остаться после отца. Она, проявив чудеса изобретательности, осталась еще на второй год. Остаться на еще больший срок никто уже не позволил. Что люди скажут? А всегда ли оправданно это пресловутое «что люди скажут»? Люди говорили, говорят и будут говорить. Быть может не стоит чересчур прислушиваться к тому, что они скажут? Быть может, это есть удобная формула, шаблонная фраза, применяемая всуе тогда, когда словарный запас слов исчерпан? Мать никак не могла смириться с тем, что живет не в своем доме. Привыкшая самолично вершить суд в своем доме, ей трудно давалась роль стороннего наблюдателя. Отцу, уже ушедшему в мир иной, тоже иногда доставалось.
Как-то, поднимаясь на верхние этажи городской многоэтажки, мне пришлось стать свидетелем ее претензий к отцу. Она проявляла свое неудовольствие, в том, что он ушел, оставив ее одну здесь.
– Сидели бы дома вдвоем, чай пили б, а ты… хожу теперь, как бездомная, черт те знает где.
Слышал я, где то мудрые слова:
– Еще неизвестно, кому больше повезло – тому, кто первым ушел, или тому, кто остался.
А отец наш, Афанасий Алексеевич, решил уйти тогда, когда, по его мнению, он завершил все свои земные дела. Последним его аккордом была золотая свадьба – 50 лет брака с нашей матерью, Агафьей Асалхановной. Ушел он, так же, как и жил – красиво и элегантно.
Ноябрь 2015 г.Однокурсники
С Сашкой и Назаром мы учились на одном курсе экономфака, заочно. В 80-х годах специальность экономиста вдруг стала очень модной и перспективной. По этой причине курс наш был очень пестрым и переполненным донельзя.
Кого там только не было: и военные прапора, и милицейские сотрудники всех мастей, торговые работники, учителя, профсоюзные работники, и даже была одна балерина.
Это еще не полный перечень обучающегося люда, жаждущего получить диплом о высшем экономическом образовании. Были в наших рядах и партийные чинуши, и советские работники, считавшие себя элитой тогдашнего общества. И вся эта разношерстная масса дружным строем переходила от одной сессии к другой. Набирая такой большой курс, руководство факультета, по всей вероятности, рассчитывало на естественный отбор.
Во всех «нормальных» ВУЗах всегда бывает большой процент отсева после первой же сессии. На такой результат, наверное, и было нацелено руководство нашего факультета, набирая непомерно большой курс.
