Северный шторм - Роман Глушков

Сразу за Грингсоном и Гормом Фенриром на причале появились два молодых человека в возрасте примерно двадцати – двадцати двух лет. Юные спутники Вороньего Когтя были одеты, как и все, в военное обмундирование и носили на ремнях короткие легкие автоматы – оружие, которое было распространено лишь среди бойцов «Датской Сотни». Однако к этому подразделению молодые люди не принадлежали. У каждого из них имелись амулеты и длинные ножи – неотъемлемые атрибуты видаристов, – а в руке одного из парней находился плоский прямоугольный футляр благородного дерева. На отделку футляра ушло порядка килограмма золота, из чего несведущий человек мог сразу делать выводы: то, что скрывается под крышкой, обладает гораздо большей ценностью. Это демонстрировала и бережность, с какой носитель футляра обращался со своей ношей.

Первый из парней – тот, что нес драгоценный груз, – был высок, светел лицом, голубоглаз и белокур, типичный молодой скандинав, эталон мужской красоты для подавляющего большинства его юных сверстниц и не только. Его друг внешне выглядел не столь примечательно: смугловатый кареглазый шатен с редкими усиками, видимо, обязанными придавать мужественность не слишком суровому лицу. Статью он не блистал – блондин был выше его почти на голову и гораздо шире в плечах. Походка неброского молодого человека, в отличие от его товарища, была неуверенной. Он словно опасался, что ненароком вырвется вперед своего представительного спутника и получит от него взбучку.

Единственное, что роднило эту парочку, – выражение глаз. Во взглядах блондина и его сопровождающего читались ум и высокомерие, присущее детям знатных особ. Однако высокомерие не чрезмерное – молодые люди явно осознавали, что находятся не в том обществе и не в той обстановке, чтобы смотреть свысока на других. Спутники Торвальда лишь демонстрировали, что, раз уж им дозволено идти рядом с конунгом, значит, и выглядеть они должны подобающе.

Молодых людей, обладавших правом сопровождать носителя Короны Севера, звали Лотар и Ярослав. Они были не просто друзьями – благодаря принятому у видаристов ритуалу воинского братания эти парни вот уже несколько месяцев считали себя братьями. Первый являлся единственным сыном самого Торвальда, второй был прямым наследником Петербургского князя Сергея. И если присутствие Лотара Торвальдсона на борту «Бельверка» выглядело вполне оправданно, то путь, которым в ряды «башмачников» затесался русский княжич, представлял собой драматичную, хотя и не слишком замысловатую историю.

Будучи при конунге Буи одним из процветающих ярлов, Грингсон получил возможность отправить своего сына на учебу за границу, в престижный Петербургский университет. Там Лотар крепко сдружился с учившимся с ним в одной группе Ярославом.

Как верный сын своего отца, Лотар был беззаветно предан идеям видаризма, к которым со временем приобщил и русского княжича. Ярослав завидовал скандинавскому другу, чей отец занимался не скучной управленческой рутиной, а настоящим, по мнению юноши, мужским делом – ратными подвигами, к тому же исповедовал такую благородную веру. Предугадать развитие событий было легко: не желая выглядеть в глазах лучшего друга бесхребетным сыном миролюбивого князя, Ярослав в конце концов примкнул к видаристам и бежал в Скандинавию. Неофит был уверен, что с такими связями он не затеряется среди тысяч других последователей этой религии и имеет все шансы быть причисленным к свите Верховного жреца.

Так оно вскоре и произошло. Ярослав побратался не только с лучшим другом Лотаром, но и получил привилегию везде сопровождать самого Вороньего Когтя – о чем еще может мечтать молодой воин в начале своего славного пути, ведущего в величественные чертоги возрожденной Валгаллы? Отныне Ярославу уже не было дела до безутешного отца, по два раза в месяц отправляющего в Стокгольм послов с целью уговорить княжича одуматься и вернуться домой. Все до единой дипломатические миссии возвращались в Петербург ни с чем – Ярослав больше не подчинялся отцовской воле…

Моросивший с утра дождь со снегом к вечеру прекратился. Тяжелые тучи рассеялись, и над взятым норманнами Роттердамом взошло низкое зимнее солнце. Яркое и жизнерадостное, оно словно глумилось над павшими горожанами и смеялось, глядя на разрушенные и горящие здания. Дочь погибшей в Рагнарек богини солнца Соль нарочно выехала из-за туч на своей огненной колеснице, дабы полюбоваться на деяния лучших из жителей «срединного мира» – Мидгарда. С появлением солнца пришло и тепло, отчего над мокрыми причалами и прибрежными улицами возник белесый туман испарений, тут же исчезавший при малейшем дуновении ветра. Город встречал конунга Торвальда огнем пожарищ, но, похоже, силы природы радовались приходу грозных северян. Вдобавок ко всему, когда Вороний Коготь и его спутники сошли с причала на набережную, в небе заиграла зимняя радуга. То ли благодаря морозному воздуху, то ли еще чему, она казалась гораздо ниже и контрастней, чем летом, и невольно притянула к себе взоры завоевателей.

– Биврест! – вырвалось у Лотара, который сразу встал как вкопанный и в восхищении задрал голову. Шедшие за ним Ярослав и ярлы последовали примеру Торвальдсона. – Никогда не видел Биврест так близко! Ярослав, глянь, что там сияет у него на дальнем конце? Да ведь это же врата Асгарда!

Торвальд и Горм Фенрир тоже остановились и посмотрели на легендарный мост-радугу, по которому павшие боги съезжались когда-то держать совет у Древа Мудрости – ясеня Иггдрасиль, расколовшегося надвое в преддверии Рагнарека. Явление Бивреста действительно впечатляло, но взоры конунга и форинга «Датской Сотни» остались бесстрастными. Однако в глазах Ярослава и кое-кого из ярлов тоже засветился восторг, впрочем, быстро исчезнувший, когда они опустили глаза на заваленную трупами грешную землю.

– Тебе почудилось, Лотар, – холодно произнес Торвальд, приложив руку козырьком к шлему. – Тебе не увидеть врата Асгарда раньше меня, так что не надейся… Но Биврест для нас сегодня – не просто символ удачи. Это знамение, которое я могу истолковать однозначно прямо сейчас. Видар и Вали посылают нам знак, что мы на верном пути. Гьяллахорн здесь, на этой земле! Я давно чувствовал это, а теперь, после такого знамения, – в особенности! Скажи, форинг, ты чувствуешь то же, что я?

– Да, дроттин[2], – подтвердил Горм, чью щеку постоянно дергал нервный тик, – результат поврежденного в давнем бою лицевого нерва. Об этом красноречиво свидетельствовал небольшой, но глубокий шрам на скуле форинга. Выглядел шрам так, словно на лице у Фенрира прорезался третий глаз. – Наша цель еще далеко, но я, как и вы, чую ее даже отсюда. Ватикан еще не раз пожалеет, что отказался выдать нам Гьяллахорн добровольно! Грязные выродки Нифльхейма!