Заметки о прозе Пушкина - Виктор Шкловский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Как? что? – закричали гости.
– Не могу постигнуть, – продолжал Томский, – каким образом бабушка моя не понтирует!
– Да что ж тут удивительного, – сказал Нарумов, – что осьмидесятилетняя старуха не понтирует?
– Так вы ничего про нее не знаете?
– Нет! право, ничего!..
– О, так послушайте…» (Пушкин, т. IV, стр. 256.)
Тут мы имеем главных действующих лиц, данных в той характеристике, которая нужна для их столкновения.
Рассказано о молодом человеке и о старухе, которая не играет.
После ввода героев идет анекдот о том, как графиня в молодости получила от Сен-Жермена тайну трех выигрывающих карт. Рассказывается, что старуха подарила эту тайну покойному Чаплицкому.
Таким образом, повесть начинается с анекдота, в котором дана завязка, с описания карточного увлечения молодежи и с характеристики Германа, связанной с характеристикой графини.
Глава II эпиграфом имеет светский разговор.
Все эпиграфы «Пиковой дамы», кроме эпиграфа к главе V, о котором я буду говорить отдельно, даны из малой литературы («Рукописная баллада») или из разговоров и переписки.
Содержание рассказа несколько фантастично, а эпиграфы подчеркнуто бытовые. Они как бы снижают рассказ и делают его более бытовым.
Глава II описывает старую графиню и ее воспитанницу. Эпиграф в переводе звучит так:
« – Вы, кажется, определенно предпочитаете служанок?
– Что прикажете, сударыня? Они более свежи».
В обществе старой графини показан Томский, который в предыдущей главе рассказал анекдот.
Из обмолвки Лизы мы узнаем, что около дома ходит инженер. После этого мы видим и самого инженера.
«Лизавета Ивановна осталась одна; она оставила работу и стала глядеть в окно. Вскоре на одной стороне улицы из-за угольного дома показался молодой офицер».
После этого идет сцена отношений старой графини с ее воспитанницей, история самой Лизы, и, с пушкинской стремительностью, рассказано, что уже два дня под окном Лизы ходит молодой инженер.
Дальше идет характеристика Германа и рассказ о впечатлении, которое произвел на него анекдот. Под этим впечатлением бродил Герман по улице, увидал старинный дом, спросил, чей он, узнал, что это дом графини.
«Удивительный анекдот снова представился его воображению».
Ночью Герману снятся карты:
«Проснувшись уже поздно, он вздохнул о потере своего фантастического богатства, пошел опять бродить по городу, и опять очутился перед домом графини ***. Неведомая сила, казалось, привлекала его к нему. Он остановился и стал смотреть на окна. В одном увидел он черноволосую головку, наклоненную, вероятно, над книгой или над работой. Головка приподнялась. Германн увидел свежее личико и черные глаза. Эта минута решила его участь» (Пушкин, т. IV, стр. 267).
Сюжет уже построен; он построен на прямом столкновении Германа и графини и на осложненном отношении Германа и Лизы. Герман шел к графине, у него была мечта:
«Представиться ей, подбиться в ее милость, – пожалуй, сделаться ее любовником, – но на всё это требуется время»…
Лиза принимает его за человека, увлеченного ею.
В черновике план Пушкина обыкновеннее, в нем нет сложности жизнеотношений.
Третья глава имеет эпиграф:
«Вы пишете мне, мой ангел, письма на четырех страницах скорее, чем я могу их прочесть».
Глава рассказывает о том, как Герман сперва присылал Лизе письма, взятые из немецких романов, а потом начал засыпать ее письмами, в которых выражались «и непреклонность его желаний и беспорядок необузданного воображения».
Лиза назначает Герману свидание, в письме она невольно указывает ему путь к спальне графини. Герман проходит к графине, допрашивает ее о трех картах, графиня умирает.
Четвертая глава очень коротка, она снабжена эпиграфом из переписки:
«7 мая 18*.
Человек без нравственности и без религии».
В этом эпиграфе как бы иронически предупреждена та оценка, которая может быть дана читателем Герману.
Лиза думает о ночном свидании. На балу она говорила о Германе.
Томский характеризовал Германа так:
«Этот Германн – лицо истинно романическое: у него профиль Наполеона, а душа Мефистофеля. Я думаю, что на его совести по крайней мере три злодейства».
Лиза сидит у себя.
«Портрет, набросанный Томским, сходствовал с изображением, составленным ею самою, и, благодаря новейшим романам, это, уже пошлое лицо, пугало и пленяло ее воображение».
Входит Герман.
« – Где же вы были? – спросила она испуганным шопотом.
– В спальне у старой графини, – отвечал Германн, – я сейчас от нее. Графиня умерла.
– Боже мой!.. что вы говорите?..
– И кажется, – продолжал Германн, – я причиною ее смерти.
Лизавета Ивановна взглянула на него, и слова Томского раздались в ее душе: у этого человека по крайней мера три злодейства на душе! Германн сел на окошко подле нее, и всё рассказал.
Лизавета Ивановна выслушала его с ужасом. Итак, эти страстные письма, эти пламенные требования, это дерзкое, упорное преследование, всё это было не любовь! Деньги, – вот чего алкала его душа! Не она могла утолить его желания и осчастливить его!» (Пушкин, т. IV, стр. 277).
После этой сцены Пушкин снова поддерживает тему Наполеона:
«Утро наступало. Лизавета Ивановна погасила догорающую свечу: бледный свет озарил ее комнату. Она отерла заплаканные глаза и подняла их на Германна: он сидел на окошке, сложа руки и грозно нахмурясь. В этом положении удивительно напоминал он портрет Наполеона. Это сходство поразило даже Лизавету Ивановну» (там же, стр. 278).
Тема бедного молодого человека, не имеющего места в жизни и добивающегося его, уже была известна к этому времени.
Очень часто этот бедный молодой человек давался в образе художника или поэта.
Жизнь его обставлялась ужасами, которые принуждали его к преступлениям.
Ряд этих молодых людей завершается в русской литературе образом Раскольникова.
В «Преступлении и наказании» участь Дуни, которая должна выйти замуж за нелюбимого человека, самим Достоевским сближена с участью проститутки Сони.
Брак Дуни имеет своей целью добыть средства, чтобы поддержать брата.
Перед необходимостью совершить преступление Раскольников поставлен стремлением поддержать мать и спасти сестру.
Это очень традиционно, и встречается у многих писателей предшествующих, в том числе у Некрасова-прозаика и у Панаева.
Это тема бедного молодого человека, который добивается богатства во имя сентиментальных мотивов.
Пушкин изменил сентиментальную мотивировку действий «молодого человека», давши Герману небольшое состояние.
Это человек, добивающийся места в жизни.
Пушкин косвенно называет этот образ пошлым.
Он связывает его с добродетельным немцем, с немецким буржуа.
Это самый неромантический из людей, связанных с Наполеоном.
Пятая глава начинается эпиграфом, подписанным именем мистика Шведенборга:
«В эту ночь явилась ко мне покойница баронесса фон-В***. Она была вся в белом и сказала мне: «Здравствуйте, господин советник!»
Герман имел множество предрассудков, как характеризует его Пушкин, поэтому он решил явиться на похороны графини.
На похоронах с ним произошел обморок. За обедом Германн много пил, «против обыкновения своего». Ночью к нему приходит призрак.
Призрак является, шаркая туфлями. Мистика дана в чрезвычайно сниженном виде.
«В это время кто-то с улицы заглянул к нему в окошко, – и тотчас отошел. Германн не обратил на то никакого внимания. Через минуту услышал он, что отпирали дверь в передней комнате. Германн думал, что денщик его, пьяный по своему обыкновению, возвращался с ночной прогулки. Но он услышал незнакомую походку: кто-то ходил, тихо шаркая туфлями. Дверь отворилась, вошла женщина в белом платье. Германн принял ее за свою старую кормилицу и удивился, что могло привести ее в такую пору. Но белая женщина, скользнув, очутилась вдруг перед ним, – и Германн узнал графиню!
– Я пришла к тебе против своей воли, – сказала она твердым голосом: – но мне велено исполнить твою просьбу. Тройка, семерка и туз выиграют тебе сряду, – но с тем, чтоб ты в сутки более одной карты не ставил, и чтоб во всю жизнь уж после не играл. Прощаю тебе мою смерть, с тем, чтоб ты женился на моей воспитаннице Лизавете Ивановне…
С этим словом она тихо повернулась, пошла к дверям, и скрылась, шаркая туфлями» (Пушкин, т. IV, стр. 281)
Эта сниженная реалистическая мистика любопытна.
Мистика г-жи Рэдклифф не снабжена реалистическими подробностями, зато она в конце романа рационалистически объяснена. Все ужасы «удольфских» тайн становятся реалистическими.
Фантастика пушкинского времени иная. На русской почве она была осуществлена в частности Погорельским.
Погорельский напечатал в «Литературных новостях», издававшихся при «Русском инвалиде», повесть, которая называлась «Лафертовская маковница». Прочитав эту повесть, Пушкин написал своему брату:
