Колумбы росские - Евгений Семенович Юнга

ЕВГЕНИЙ ЮНГА

КОЛУМБЫ РОССКИЕ

Эпизоды исторической хроники XVIII века

ОТ АВТОРА

Штилевым июньским вечером 1934 года краснознаменный ледорез «Федор Литке» поднимался на север Тихого океана к Берингову проливу, чтобы стартовать от мыса Дежнева в исторический сквозной поход по Северному Морскому пути с востока на запад в одну навигацию.

Вахтенный штурман, определив широту и долготу, перегнулся через планшир мостика и сообщил участникам экспедиции, вышедшим на ботдек подышать свежим воздухом:

— На траверзе Командоры.

Мы глянули в темнеющую даль. Расплывчато волнистой виднелась линия горизонта. За ним, невидимые, лежали Командорские острова, где закончил свой жизненный путь Витус Ионас Беринг.

— Колумб Росский, — торжественно произнес розовощекий младший механик. — Так назвал Беринга Ломоносов.

— Во множественном числе сказано Ломоносовым: Колумбы Росские, — подходя к нашей группе, отозвался на реплику юноши пожилой ученый. — А что вы знаете, друг мой, о товарище Беринга Алексее Ильиче Чирикове?

Механик смущенно признался, что ему неизвестно даже имя Чирикова.

Не более механика знали о соратнике прославленного капитан-командора и все мы, кто находился на ботдеке.

— История великих открытий насчитывает немало пасынков, — поучительно проговорил ученый. — Имени Чирикова нет на географических картах. Оно забыто, хотя и значится первым среди имен «птенцов гнезда Петрова» — Степана Малыгина, Алексея Нагаева, Василия Прончищева, Харитона и Дмитрия Лаптевых. Судьба, на чье коварство сетовал Беринг в последние годы своей жизни, послала ему в спутники талантливого исследователя-натуралиста, адъюнкта Академии Наук Стеллера. Последний обогатил плавание Беринга научными наблюдениями и обстоятельным дневником вояжа флагманского корабля. Не то было с походом Чирикова. На борту пакетбота, которым он командовал, подвизался называвший себя профессором астрономии невежда и алкоголик Делиль, зачисленный в экспедицию по протекции своего брата — географа. Дневник Стеллера несравним с отрывочными записями шканечного журнала пакетбота Чирикова. Причина понятна. Делиль беспробудно пьянствовал и не прикасался к перу, а морякам было некогда заниматься дневником: едва хватало сил на борьбу с цынгой и непогодами. Будь же Стеллер на месте невежественного хвастуна Делиля, сгоревшего от пьянства в день возвращения пакетбота из Америки на Камчатку, не сомневаюсь, что тень капитан-командора не заслоняла бы в течение двух столетий мужественное имя и дела Алексея Ильича Чирикова.

Страстная речь обычно молчаливого ученого изумила нас; он же, видя, что овладел общим вниманием, охотно продолжил рассказ о наших предшественниках на Тихом океане. Честь пятидесяти шести важнейших географических открытий в его широтах, в том числе Берингова пролива, Камчатки, Анадыря и т. и. Русской Америки (от мыса Хоп на Аляске до форта Росс в Калифорнии на параллели нынешнего Сан-Франциско), Сахалина, Командорских, Курильских, Алеутских, Шантарских и прочих островов северной части Тихого океана, Татарского пролива, побережий Охотского моря, Уссурийского края, Квантунского полуострова, наконец тропических «островов Россиян» в Южном полушарии и материка Антарктиды принадлежала нашим морякам, а количество их кругосветных вояжей превысило число таковых у двух крупнейших морских держав вместе взятых — Англии и Франции. Дальние походы русских кораблей были школой блестящих моряков XIX века — Крузенштерна, Лисянского, Беллинсгаузена, Лазарева, Нахимова, Коцебу, Литке, Невельского, Врангеля, Головнина, Макарова, чьи деяния поставили наш флот наравне с лучшими флотами мира. Мы увидели сквозь призму слов ученого о прошлом отечественного мореплавания героику русских людей, самоотверженно расширявших горизонты человечества, и с необычайной остротой ощутили тогда значимость сквозного похода, участниками коего являлись. Страна поручила нам проведать на всем протяжении Великий Северный Морской путь, чтобы затем превратить его в трассу нерушимого взаимодействия советских флотов Дальнего Востока и Запада и, одновременно, решить одну из тех транспортных проблем, которые знаменуют собой дальнейший прогресс человечества.

Сквозной поход «Литке» был успешно завершен. Мечта гениальных умов прошлых поколений — Петра Первого, Ломоносова, Менделеева — стала явью сталинской эпохи. Рассказ ученого — участника нашей экспедиции — я запомнил навсегда. Результат его — эта книга, первая часть хроники географических открытий, совершенных в XVIII и XIX веках русскими людьми на Тихом океане.

ГЛАВА I

СУД ЧЕСТИ

…Вы горьку казнь себе изменой заслужили…

Ломоносов

На рассвете ненастного январского дня 1714 года командиры линейных кораблей были призваны на кригсрехт[1] в мазанковую башню Адмиралтейства.

На середине подобного кают-компании зала, за длинным столом, накрытым зеленым сукном, глубоко уйдя в кресло, восседал тучный белобрысый моряк, опоясанный голубой лентой. Алмазы на его орденах и шпаге отливали пламенем свечей. То был герой штурма Выборга, генерал-адмирал флота, царев шурин и сват Федор Матвеевич Апраксин. Прищуренные глаза генерал-адмирала зорко глядели из-под косматых бровей на дверь, откуда кланяясь, входили озябшие командиры. Слева от Апраксина, уткнув подбородок в кружевные обшлага, дремал размякший после ночного кутежа капитан-командор Александр Ментиков. Рядом с ним, пытаясь придать добродушному лицу выражение строгости, чинно сидел безупречный — от буклей напудренного парика до кончиков ботфорт — капитан-лейтенант Витус Беринг, старший офицер флагманского корабля «Рига». Невдалеке от Беринга, почесывая концом гусиного пера щеку, примостился старый адмиралтейский канцелярист Гаврпло Семенов. Кресло оправа от Апраксина пустовало.

Командиры, отвесив поклоны генерал-адмиралу, расселись на лавках под зеркалами, закадили глиняными трубками-носогрейками и, ожидая открытия кригсрехта, чаще, чем следовало, посматривали в противоположную сторону зала, где у окна стоял высокий плотный человек, в мундире гвардейского офицера, без всяких отличий. Лицо человека было неясно в сумраке неосвещенной части зала, но тень на стене за столом повторяла конвульсивную дрожь кудрявой головы. По ней и по исполинской фигуре моряки угадали царя или, как ему было угодно именовать себя в стенах Адмиралтейства и на кораблях, шаутбенахта[2] Петра Алексеевича Михайлова.

Близилось зимнее невское утро. Часы на вышке мазанковой башни прозвонили пять раз.

Едва замер отзвук последнего протяжного удара, Апраксин, выйдя из-за стола, направился к угловому окну.

— Призванные господа командиры налицо, — тихо доложил он. — Не пора ли кригсрехт держать нам?

Петр, поворотясь к нему, сказал, растягивая слова:

— Вспомнил я, что покойный Федор Алексеевич[3] пред кончиной своей завещал. Наше Российское государство пред многими иными землями преизобилует и людьми способными, которые доныне втуне пребывают. Своих птенцов плодить надобно неустанно, дабы не кланяться вековечно тем ярыжкам заморским. Поручаю исполнение сего тебе, сваток. Вторую навигацкую школу на манер московской учредить на Неве, учить детей в классах математическим искусствам всяким, географии, знанию членов корабельного гола[4] и такелажа…

Приметя движение у двери, Петр оборвал разговор. Его круглое лицо сделалось