Куряне и хуторяне, или Уткин удружил. Сборник рассказов - Олег Молоканов

Куряне и хуторяне, или Уткин удружил

Сборник рассказов

Олег Молоканов

© Олег Молоканов, 2016

© Владислав Молоканов, фотографии, 2016

ISBN 978-5-4474-8645-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Куряне и хуторяне, или Уткин удружил

I

В то злосчастное утро Костян Матвеевич, в быту мужчина резвый, работящий и, если припрет, заводной прямо как гоночная машина, проснулся в совершенно разобранном состоянии. Мало того что его мутило и болела башка, так еще где-то внутри точило чувство вины: оно всегда по неизвестной причине поселялось в нем после пьянок. И еще Костяна Матвеевича тяготило предчувствие, что вот сейчас он встанет – и произойдет что-то гадостное. Кряхтя, он несколько раз перевернулся с боку на бок на собственноручно сколоченном топчане, сел, сунул ноги в чуни – так у них в деревне называли обрезанные по щиколотку валенки – и на подрагивающих своих ходулях пошел на кухню к умывальнику. Шторы во всем доме были задернуты, и что там на улице за погода – солнце или, как вчера, тучковато – он не знал. «Сейчас выжму болт – а воды-то внутри нет», – подумал он, толкая железяку вверх. Однако вода в умывальнике была. Скорее всего, ложась ночью, он на автомате вылил в него остатки из ведра. Держа одной рукой болт приподнятым, чтобы струя текла постоянно, другой Костян Матвеевич промыл воспаленные глаза, залез пальцами в нос, высморкал оттуда засохшую нечисть и незряче потянулся за зубной щеткой. Однако мысль, что так он не сможет толком подготовить щетку – ведь надо открыть тюбик и нанести пасту, – заставила его приподнять веки и взглянуть на себя в зеркало.

– Ёх-тибидох! – только и вымолвил Костян Матвеевич. На верхней губе, прямо посередине, во всем своем уродстве вылупилась то ли безволосая родинка, то ли бородавка размером с драже.

– Ёж твою мать! – еще раз выразился Костян Матвеевич. Чистым матом, надо заметить, он никогда не ругался, всегда вуалировал мат, хотя сейчас для крепкого выражения было самое время. – Откуда она, поганка, взялась?

Костян Матвеевич начал ощупывать вздутие пальцем: боли не чувствовалось никакой. – Гадом буду, бородавка! – от бессильной злобы у него даже слезы навернулись, – вчера ни буя ведь не было!

Он заставил себя успокоиться и начал вспоминать поэтапно: «Вчера пили у меня в бане с Шуркой Лысым и с Виталиком. Две поллитры на троих и пластиковую баклажку пива. Это сперва. Потом я в простыне до дома дошел, еще две водки притаранил. И банку тушенки на закуску. Они вторую пива вытащили. В предбаннике лежала, в ведре с водой холодной… Я тушенку стал открывать… Песец, вспомнил!

Чтобы картина стала понятнее, начнем, как положено, с самого начала. Деревня Лопухи, где жил Костян Матвеевич – или просто Матвеич, а то и просто Костян: местные звали его либо так, либо сяк – отличалась от других полузаброшенных селений российского Черноземья, где народ частью поумирал, а частью рассосался по городам, одной любопытнейшей деталью. Собственно, и злоба Матвеича на губу, вздувшуюся по невесть какой причине, происходила из-за того, что он ждал в гости очень влиятельных людей из областного центра. Они проявляли жгучий интерес к их деревне, а если еще более конкретно – к нему самому как к герою целого цикла телепередач, и на днях собирались заявиться в Лопухи со съемочной группой. Теперь эта перспектива накроется медным тазом, потому что болячка, или что это вообще такое, превращает всю затею просто… ну просто в помои!

Лопухи – откуда такое название? да все просто: в деревне росло несметное количество лопухов – восстановили из пепелища в первые годы после войны, к концу сороковых. То ли неприятель ее сжег, то ли она сама сгорела – теперь уже неважно и неинтересно. Важно, что на месте отстроили под сотню новых домов, неподалеку процветал Курск, областной центр; люди вовсю работали, рожали детей, в Лопухи провели электричество, водопровод, газ, даже о телефонизации заикались, но с последней пошли всякие проволочки – и в результате, когда на свет появилась мобильная связь, вопрос с телефонами сам собой отпал. Все пошло наперекосяк в девяностые, с переходом страны на новые общественные рельсы. Работать стало негде; поколение основателей, что заселило заново отстроенную деревню, по возрасту сыграло в ящик. Число жителей резко поредело. Дети основателей, ровесники Костяна Матвеевича – а ему было сорок пять – подались в места, где есть работа. И сейчас, если брать состав проживающих, то в Лопухах их осталось только семеро: четыре бабки – Ольга Иванна, Прасковья, Зинаидка и Альбинка-Фартук, – для удобства будем называть их тем же образом, что звал их сам Костян Матвеевич, и три мужика: вся троица накануне выпивала в бане у будущего телегероя.

Начнем с бабок. Если говорить начистоту – в биологическом смысле бабками язык их назвать вряд ли повернется. Лопухинцы мужского пола, использовавшие это слово сугубо в беседах между собой, сами-то были ненамного младше. Важен и тот факт, что все семеро знали друг друга с детства и росли друг у друга на глазах. И, конечно же, если ты еще подросток, а односельчанка тебя старше всего на пару лет – она уже в твоих глазах «баба». Ничего с этим не поделаешь, так повелось. Короче, раз Ольга Иванна, Прасковья, Зинаидка и Альбинка-Фартук еще с младых ногтей считались в глазах Матвеича, Шурки и Виталика бабами, значит, сейчас превратились в бабок – все логично. Скорее, в слово «бабки» все трое вкладывали – как бы это назвать? – скорее дружеские, свойские нотки, а не прямой смысл. Да, это были женщины возрастом за пятьдесят. Да, от скудости средств и житейских невзгод, а также от невозможности посещать солярии, косметологов и сражать всех наповал – хотя кого в Лопухах сражать! – они, что греха таить, потеряли лоск. Тем более все были незамужние: кто по несходству характеров развелся, у кого супруг коньки отбросил от пьянства, у кого за длинным рублем подался, да так и не вернулся… А они вот, не найдя себе применения, в старом житейском укладе остались.

Все четыре бабки жили на пенсию, кормились огородом и собственной домашней живностью, к каждой периодически приезжали родственники и оставляли денег на хозяйство; если долго не навещали – присылали деньги по почте, – в общем, перебиться можно было вполне. Оставалась проблема с мужской лаской – возраст-то не предсмертный! – но и ее решили любопытным способом, хотя об этом чуть позже.

Ольге Иванне было пятьдесят семь. В девяностых годах, в расцвет передела собственности, ее муж основал в Курске фирму по сбыту стройматериалов и всю неделю торчал в облцентре, возвращаясь к жене только на выходные. Дела шли в гору, он открыл сеть офисов под Москвой, просил жену пожить еще чуть-чуть дома, в деревне, пока он окончательно не наладит бизнес – и на этом их супружеское житье-бытье закончилось. Муж нашел себе в Подмосковье молодую кралю, а с Ольгой Иванной развелся, но зато теперь из-за угрызений совести каждый месяц присылал ей приличные деньги. Среди бабок это была самая обеспеченная и самая ухоженная особа, поэтому Костян и называл ее по имени-отчеству, с уважением: Ольга Иванна.

Судьба Прасковьи и Зинаидки сложилась очень похоже, да и сами они чем-то походили друг на друга. Обеим было явно за «полтинник», но точный свой возраст они скрывали. Почти одновременно вышли замуж за лопухинских ребят и быстро развелись: как говорится, не сошлись характерами. Имели детей, которые теперь работали далеко, а Зинаидкин сын аж за границей, – и обе помимо пенсии получали от отпрысков какую-никакую финансовую помощь.

У Альбинки муж спился. Работал он электриком, а так как занятости по основному профилю было мало – ну что, часто линия в деревне рвется? разве что в сильную грозу… или, например, в трансформаторной будке что подладить? так это от силы пару раз в месяц, – то Альбинкин муж чинил местным жителям все, что только работало от электричества: плитки, обогреватели, фены, фонарики, вентиляторы, садовые косилки, ну а плату… Какую, к черту, плату возьмешь со своих? Все вместе выросли, знают друг друга как облупленные. Вот и рассчитывались – кто стакан нальет, кто поллитра в карман сунет, самые душевные за стол позовут… Спился. Не сказать чтобы быстро: лет, наверное, за пятнадцать. По пьяни и ласты склеил. Шел однажды зимой с другого конца деревни домой – опять что-то починял и натурой взял, нажрался то есть – и замерз прямо на улице. Поскользнулся и не встал. И главное, Альбинка-то хватилась его рано, день был, часов пять. Правда, к пяти зимой уже темно, вот в чем беда. Смотрит в окно – темень, мужа нету, пойду, думает, поищу, мало ли что? Эх, чего уж прошлое ворошить… Нашли на улице уже остывшего. А кличку Фартук ей дали за то, что очень о муже пеклась: все боялась, что он выпить-то выпьет – а толком не закусит, и ставь ему потом дома тазик к кровати, чтобы жижу пьяную выблевал и комната чтобы не кружилась в глазах. Одним словом, если ляжет пьяный – проблем не оберешься. А муж как раз и не любил спиртное закусывать. Без закуски, говаривал он, «оно лучше взлохматит». Вот и носила Альбинка поверх одежды толстый матерчатый фартук с карманами, а в карманах и бутерброды тебе, и яблочки, и пирожок… Если муж на участке ковыряется или в сарае и пьет между делом – так она туда со своей снедью. Если от соседей идет-шатается – на улице его поймает, под руку возьмет и из фартука что-нибудь в рот обязательно сунет. Альбинка и по сей день в теплое время года ходила в фартуке – по привычке, видать. И носила по-прежнему в нем съестное, только уже не закуску для мужа, а всякие дешевые сладости для себя самой. Сунет руку в один карман – витаминкой угостится, сунет в другой – леденечиком. Ну, а если про ее нынешние доходы говорить – так это слезы одни. Кроме пенсии никаких денег она не имела. Единственный ее плюс был в том, что выглядела она моложе всех из женской четверки.