Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов

Кто это был, точно сказать никто не может. Одни утверждают — посланник божий, другие — дух святого Али, третьи — призрак ишана, которому Ходжанияз родным сыном приходится. Он и мстит за то, что сына аксакалом не выбрали. Эта версия представляется большинству наиболее вероятной. На ней настаивает и мулла Мамбет. А кому точней толковать указания божьи, как не мулле — служителю аллаха в скорбной земной юдоли!

— Ну, если так, в следующий раз ко мне его посылайте: объясню, что к чему, — балагурит Туребай, а у самого кошки скребут на сердце — не доводилось еще дела иметь с небесными силами. Вспомнил слова Айтбая-большевого: «Нет никакого бога! Все это ишаны проклятые выдумали, чтоб темный народ запугивать, держать в узде». Подумал Туребай, обвел взглядом сгрудившихся аульчан, спросил с подковыркой:

— А сапоги, не видали, какие на нем? Небось, хромовые... или сыромятные? Что ж не приметили?

Дехкане глядели на него молча, с опаской. Кто-то осмотрительно отодвинулся в сторону.

— Ох, Туребай, не поплатиться б тебе за кощунство! Аллах, он все слышит!

— Аллах далеко — мулла близко. Пусть хоть мулла услышит, про что я ему расскажу.

— Помолчал бы! — отвернулся, молитвенно сложив руки, Мамбет.

— А чего? Я тебе такую сказку скажу — всех святых сразу вспомнить!

— Ой, не к добру, джигит, твои речи, накличешь беду!

— Кликнуть-то кликну, да не беду, а ОГПУ, чтоб поймали нам тот святой дух да проверили его документы. А может, нет у него права гражданства?

Мамбет-мулла заткнул уши, демонстративно удалился.

В город, однако, Туребай не поехал. Решил — засмеют, житья потом от зубоскалов не будет.

Первые несколько дней после «явления духа» Мангит жил в напряженном, тревожном ожидании. Пугливые слухи со змеиным шипением расползались по улицам. Ночами сквозь щели и дымоходы в дома пробирался панический страх. Он сковывал сердца, парализовывал волю. Сейчас достаточно было малейшей искры, и на метавшийся в нервном ознобе аул обрушится тяжкая, быть может, непоправимая беда — обезумевшая в мистическом ужасе людская толпа страшнее любого бурана и наводнения.

Туребай понимал это. Понимал и бездействовал, потому что опыт подсказывал ему, как бороться с паводком и спасаться при самом жестоком буране, но никто не учил его, как сражаться с невидимой, «сверхъестественной» силой. Головой здесь ничего не придумаешь, руками ничего не предпримешь, и это сознание бессилия, полной беспомощности подавляло и угнетало Туребая больше всего. Он бодрился и, постоянно находясь среди людей, умел метким словом, занятной историей на время оторвать их от мрачных размышлений и кошмарных предчувствий. Но спускались над аулом вечерние сумерки, и жители снова погружались в состояние суеверного оцепенения.

На четвертый день, перебрав в уме все возможности, Туребай пришел к выводу, что единственный выход — втянуть людей в жаркий спор, пробудить в них азарт, увлечь большим делом. Собрав детвору, он приказал ей бежать по дворам и к полудню скликать всех живых в чайхану, что на площади, — разговор, мол, серьезный имеется.

Народу явилось немного, не то что в тот раз, при выборах аксакала. Ни одного старика не видать, а женщин в ауле вроде и вовсе не существует. Сидят дехкане, лица хмурые, слова живого не скажут.

— Ну, земляки и братья, выбрали меня аксакалом, теперь уж терпите — ханом хивинским над вами стоять буду! — беззаботной шуткой начал свою речь Туребай.

На шутку никто не откликнулся — ни словом, ни слабой улыбкой даже.

— Вот просил вас прийти, совет держать нужно, — продолжал Туребай, а сам мучительно думал, чем зацепить, разбередить, взбудоражить этих сосредоточенных, поглощенных суеверным страхом людей. — Значит, так, Султан, что из северной части аула, жалуется — просит надел увеличить. Как решать будем?.. Джанабазарский ишан своего человека прислал: в прошлый год калым Танирбергену отправил, а невесты не видать до сих пор. Требует — либо невесту, либо калым! Каков будет, братья, ваш суд?..

— Не о том говоришь! Небо на землю рушится, конец света идет, а ты про калым! Да пропади он пропадом вместе с проклятой невестой, — перебил аксакала испуганный, с надрывом голос.

Но Туребая уже не сбить.

— Небо, говорищь, на землю рушится? Коли так, ее, матушку, и подавно с умом делить нужно. А то ведь какая справедливость получится? У кого побольше земли, на того, значит, и неба побольше придется. Потом жаловаться к аксакалу пойдешь? Нет, брат, тогда уже поздно — все небо разделено, свободного не осталось. Так что не обессудь.

По чайхане прокатился легкий смешок. Лица угрюмых слушателей просветлели. А Туребай продолжал уже серьезно:

— И еще хочу сказать вам, джигиты, вот про что. Старики толкуют — воды нынешним летом будет в обрез. Как делить, не придумаю. В округе мне такой наказ дали: у кого хлопок — тому воду вперед, у кого пшеница, или там джугара, или рис...

Закончить Туребаю не дали.

— Это почему же такой порядок?

— Что же нам, хлопком кормиться?!

— А говоришь — справедливость! Какая ж тут справедливость?! — зашумели, заволновались собравшиеся. И этот взрыв негодования, этот протест, будто солнечный луч, высветил душу Туребая: значит, оправдался его расчет, удалось-таки ему расшевелить эту запуганную людскую массу. Оно и понятно: разве может остаться спокойным сердце дехканина при слове «вода»!

— Какой был порядок, пускай тот и останется, — поднялся с места Ходжанияз. — У кого земли больше, тому и воды...

— Экий мудрец нашелся! — вскочил, перебил Ходжанияза малютка Калий. — Так вся вода утечет к Дуйсенбаю, а нам, как в старое время, поливай своими слезами? Не будет того, хоть руку секи!

Поджарый джигит с вислыми седыми усами потянул за рукав, усадил расходившегося Калия.

— Зачем много слов говорить? Как идет вода по каналу, так и пускать на поля. Сперва одному, потом другому...

— Ха, ему хорошо — его земля рядом с каналом! — крикнул с места силач Орынбай. — А мой участок в самом конце. Пока дойдет мой черед, все сгорит подчистую!

Спор разгорался, будто сухой камыш от брошенной головешки. Туребай не перебивал, не останавливал спорщиков. А разговор уже захватил всех. Послышались взаимные обвинения в жадности