Булочник и Весна - Ольга Покровская

– Вот это Илюша! – сказала Ирина, ткнув пальчиком в грудь пареньку. – Мой младший брат. Двоюродный, но мы с ним буквально родные! И с Олькой. У него ещё сестра Олька!

Безотчётно я оглянулся на дверь Ирининого «садика», где в деревянной раме на лугу встретились разлучённые – высокая девочка в красном сарафане и её мама.

– Это его у вас работа?

– Ну а чья бы ещё? – заулыбалась Ирина. – Кто ещё так сумеет!

Я прошёл через кухню и, мельком глянув на картину, словно боясь обжечь глаза, сел на порожек балкона. Из-за спины пахнуло августом – прихваченной морозом петрушкой с Ирининых грядок.

Ирина присела на корточки и уставилась на меня тревожно и въедливо. Так, должно быть, она смотрела на своих питомцев – Мишу, Тузика, Ваську, – если подозревала в ком-нибудь простуду или иное недомогание.

– Костя, а ну говорите, что с вами! О чём вы подумали?

Я положил альбом на порожек и потёр лицо ладонями.

– Хотите петрушки? – обрадовалась моему движению Ирина и, прыгнув к ящикам, мигом нащипала пучок. – Нате, жуйте! Что вы хоть там такое углядели?

– А почему же он строит, раз он художник?

– А деньги как зарабатывать? Олька одна сына растит. Надо сестре помогать, матери. Это Николай Адреич за свой театр семью в рабство продаст, а Илюша вот нет. Вы представьте, он у нас такой чудной! Когда идём за брусникой – ему всегда поляны открываются! И за грибами тоже. И дома у него, знаете, улыбаются прямо! Я два дома видела. Сосватать его вам на отделку? – с надеждой спросила она.

Я сглотнул петрушку и призадумался. Информация о грибах и бруснике вкупе с фотографией сбила меня с толку.

– Ну это ваше, конечно, дело, – сказала Ирина, заметив мои сомнения. – А то смотрите. Я звонить им буду, с Рождеством поздравлять. Могла бы спросить.

По её слегка обиженному лицу я понял: Ирине очень хотелось заполучить в Старую Весну своего брата, хотя бы на время.

К сожалению, мы не успели обсудить вопрос до конца – меня отвлёк сигнал телефона. Звонил Кирилл. Он спрашивал, не пора ли подъехать за Лизой.

Что значит «подъехать»? А уговор?

По возможности сдержанно я возразил, что в состоянии довезти Лизу до дома сам. Кирилл вздохнул. «У тебя и кресла детского нет! – сказал он. – Нельзя ведь без кресла!»

Я поднял голову – по второму этажу перекатывался из комнаты в комнату благодатный топот и визг. Лизка, Лизка! Вот мы и побыли вместе. Я с Ириной на кухне, ты с Мишей – в играх и беготне.

Спустившись на мой призыв в гостиную, Лиза пощупала свою кофточку на спине и озабоченно произнесла:

– Мне на улицу нельзя – я вспотела.

– Вот что значит девочка! – умилялась Ирина, переодевая Лизу в извлечённую из рюкзачка запасную кофту. – Разумный, созидательный человек! Не то что эта наша вторая бракованная половина! – и, взяв полотенце, нежно вытерла Лизкин лоб и затылок.

Наконец мы собрались.

– Ещё приеду! – твёрдо обещала Лиза, целуя по очереди Ирину и Мишу. Я был восхищён её чувством такта, простой, не стеснительной доброжелательностью к новым друзьям.

Они вышли проводить нас до калитки.

– Лиза, мы тебя будем ждать! – влюблённо пропела Ирина. И разрумянившийся Миша махал нам вслед, улыбаясь как-то ошеломлённо – как будто, вынырнув из компьютерного сна, впервые увидел живую девочку.

Пробравшись по рыхлому снегу, мы дошли до проклятой зелёной машины, у которой нас ждал Кирилл.

– Папочка, не грусти! – сказала Лиза, обнимая меня со вздохом, и я почувствовал, что ей было непросто отыграть этот вечер.

Я сам усадил её в детское кресло и, с трудом вспомнив, как застёгивается эта хреновина, сомкнул замки.

– Ну давай, шофёр, крути баранку! – сказал я Кириллу, захлопнув за Лизой дверцу.

Он смахнул со стекла остаток снега и, опустив щётку, поглядел мне в лицо:

– Слушай, Костя! Не пойму я тебя! Сколько вот пытаюсь – и нет ясности.

– Хочешь удостовериться, что я сволочь, и жить с чистой совестью?

– Вроде того, – кивнул он.

– Ну давай расписку тебе дам: «Я – сволочь».

Кирилл вздохнул и, сев за руль, хлопнул дверцей. Зажглись фары. Лиза помахала мне и принялась развязывать розовый шарф.

Я ждал. Темнело на глазах, хоть было ещё рановато для сумерек. Это наваливалась с востока снежная туча. Кирилл всё не отъезжал. А потом и вообще принялся говорить по телефону. Мне захотелось прыгнуть в свой джип и протаранить его дурацкую тачку, чтобы она кубарем покатилась с холма. Но и этого я не мог – в ней была Лиза.

27 Николай Андреич отчаивается

Они уехали, а я остался встречать метель. Под холмом включили два прожектора, освещающих территорию, обнесённую жёлтой сеткой. В их свете хорошо было видно тучу. Минут через пятнадцать – Кирилл с Лизой как раз должны были успеть доехать до шоссе – вьюга вступила в деревню. Это было именно то, что нужно, – я слился с ней душой. Лицо стонало от колючего снега, вихрями рвущегося на холм. В ушах позванивало. Насладившись вдоволь, я собрался было домой, но тут на подъёме в горку возник силуэт – фигура военного.

Человек мучительно брёл по дымящей снегом земле – любопытно, с какой войны? Плечо отягощала ноша, оказавшаяся по приближении спортивной сумкой. Добравшись до вершины холма, путник свалил её в снег и присел сверху, заметаемый чуть посверкивающей мукой. Николай Андреич, с возвращением!

Я окликнул его и пошёл навстречу. Он сразу засуетился, вскочил со своей сумки, как будто я был его долгожданным поездом. Ладонь, ледяная, как вода в январской Бедняжке, сжала мою, тоже успевшую подо стынуть.

– Грудь закройте, продует!

Тузин послушно запахнул шинель и, придерживая воротник у горла, в точности, как Ирина – шаль, проговорил:

– А я, Костя, еле добрёл! Ну и метёт! Глянул от остановки, думаю – утону! Но нет, погрёб. Дышу, как паровоз, и вдруг – нет воздуха! Как будто меня подушкой заткнули! Вот, слышите, что творится! Неужели стенокардия?

Он и правда говорил задыхаясь, с жадной тоской пытаясь забрать побольше воздуха.

– Нет никакой стенокардии. Забудьте! – сказал я строго. – Лучше расскажите, как съездили?

Он снова опустился на сумку и помолчал, протирая мокрой ладонью лицо.

– Съездил хорошо. Во всяком случае, избавился от иллюзий. Жанна Рамазановна зачитала нам в поезде новый «устав». Постановка осуществляется в две недели! Реплика длиннее трёх предложений летит в корзину. При выборе репертуара предпочтение отдаём юмору. «Николай Андреич, я вам вашу нудятину прощаю в последний раз!» – и это при актёрах. Костя, я три года эту постановку растил! Там вся моя боль за родину! Там весна, она же поэтическая муза, оставляет землю. Понимаете, насовсем! – Должно быть, моё лицо не выразило достаточного интереса. Тузин умолк и повернулся боком к снежной вселенной. Метель из долины теперь била ему в плечо, и казалось, ночь вот-вот подберётся и слижет его вместе с сумкой в открытый космос.

– Подвиньтесь! – сказал я и, присев на край плотно набитой сумки, закурил. Тузин ошибочно принял моё соседство за приглашение к разговору:

– Костя, вы ведь знаете, я – идеалист, – произнёс он. – Я всегда считал, что нужно трудиться для братьев, пусть даже этих братьев – несколько человек в зале. А теперь – какая-то внезапная трезвость! Какие ещё братья? Вокруг меня – бетонные стены эпохи. Всё заполнено иной человеческой породой, нежели мы с вами. Зритель превратился в бетон. Понимаете? – Он с живостью повернулся ко мне, но попал в дым и отвернулся снова. – А я не могу работать для бетона! Я родился, вырос и получил образование, чтобы, простите за стыдные слова, служить прекрасному! А меня всячески вынуждают служить ужасному!

Тузин качнул заснеженной головой и, застегнув верхнюю пуговицу шинели, нахохлился. Волосы надо лбом, вспотевшие за время ходьбы, схватило морозцем.

Мы сидели с ним на сумке, как на плоту, освещённые маяками стройки. Пахло илом, речным льдом – как если бы и правда вокруг нас было озеро, вода которого по ошибке кристаллизовалась в снег.

– А это что у нас? Куда, скажите, я приехал? – спросил Тузин, кивнув на строительные прожекторы под холмом. – Что за космическая операционная? Кого режут? То самое, про что говорил незабвенный Пётр Олегович? Думал, хоть здесь очухаюсь от бреда!..

Он упёрся локтями в колени и обхватил заснеженную голову. Метель посыпалась в открывшиеся рукава шинели.

Я посмотрел через плечо на его ссутуленную фигуру, и мне стала ясна задача: Тузина нужно доставить домой! Просто довести до порога и передать Ирине. Это был самый элементарный долг человеческого братства – проводить отчаявшегося в тепло.

– Пойдёмте, – сказал я, вставая. – Завтра полюбуетесь. Давайте, пошли домой.

– Домой? – испугался он, взглядывая на меня снизу вверх. – Нет, посижу ещё, – и, поискав под воротником шарф, укутал шею.

Я шатнул его за плечо.

– Вставайте, говорю вам! Заболеете! Знаете, как плохо болеть?

Тузин дёрнулся.

– Нет, Костя, вы просто не понимаете масштаб катастрофы!