Ради мира на земле - Александр Корзников

Поздним вечером нам коротко изложили приказ: утром после короткого артиллерийского налета при поддержке двух «тридцатьчетверок» овладеть высотой Заячья гора, которая давала возможность контролировать автостраду.

Чуть забрезжил рассвет — загрохотали пушки, показались «тридцатьчетверки», и за ними двинулись мы. Вначале все шло гладко. Потом, когда смолкли пушки, один из танков загруз в низине, второй остановился подбитый. Все плотнее становился пулеметный и автоматный огонь врага, ударили минометы. Рота залегла. Уже несколько солдат безжизненно опустили головы на сырую землю, кое-кто, ища спасения, посматривал назад. В этот миг и поднялся в рост командир роты.

— За мной! За Роди-и… — взрыв мины уложил его на землю.

— Убит! — пронеслось по цепи.

— За мной, ребята! Ура-а-а! — раздался голос Саши.

Пригнувшись, он рванулся вперед. И поредевшая рота выплеснулась на траншеи врага. Павел Петрович швырнул в отходящих фашистов гранату. Саша с колена короткими очередями вел огонь из автомата. Возбужденные и вспотевшие солдаты растеклись по высотке.

— Занять оборону! — последовал приказ.

Мы с Павлом Петровичем устроились по соседству, в окопе вражеских минометчиков, которые лежали сраженные пулями.

— Подарочек добрый оставили — теперь попробуй к нам сунься, — сказал Павел Петрович, поворачивая ствол миномета в обратную сторону.

Гитлеровцы молчали. Но никто не сомневался: они не пожалеют сил, чтобы вернуть утраченный рубеж. Уж очень выгодное положение занимала высотка. Утвердись мы тут, — и в зажатом кулаке окажется движение по шоссе.

Вскоре появились «юнкерсы». Несколько бомб упало в расположение соседнего взвода. Не улегся еще пороховой запах бомбежки — начался артиллерийский налет и минометный обстрел. А потом на высотку полезла пехота. Фашисты шли в рост с автоматами на животах, вели огонь длинными очередями.

Мы берегли считанные патроны. Огонь открыли, когда уже различали лица вражеских солдат. Цепь их дрогнула. Атака захлебнулась.

К нам подошел Саша:

— Как вы тут? — Голос его звучал глухо.

— Слышь, говорят, армию окружают? — сказал в ответ ему боец по прозвищу Прыщ. — Наших-то самолетов нет, а они все лупят и лупят.

— Да на них вся Европа работает…

— Мне от того не легче. Вот как пустят танки, о чем тогда запоешь?

— Тебе подпевать не стану! Чем плакаться, ты бы лучше гранату или бутылку с горючей жидкостью подготовил. Вояка! — с презрением сказал Саша.

Нам не нравился Прыщ, а после этого разговора невзлюбили его еще больше.

Во второй половине дня гитлеровцы повторили бомбежку, затем артиллерийский налет. Вдали показались пять танков, за ними, обтекая высотку с трех сторон, пехота.

— Без огневой поддержки и подкреплений туго нам будет, — сказал Саша, суетливо вставляя запал в последнюю гранату и пристраивая ее на бруствере. В этот момент поступила команда об отходе.

Солдаты собрались у штабеля свежих бревен, заготовленных для накатника. Притихли, с болью переживали гибель товарищей, никак не могли еще осознать всего того, что произошло за несколько часов. Лезли мрачные мысли.

— Будет и на нашей улице праздник, — Павел Петрович тронул меня тыльной стороной ладони, помолчал и деловито сказал: — Пошли раненых выносить, — изойдут кровью. А парней жалко — добрые мужики росли…

На другой день из остатков роты сформировали взвод автоматчиков. Сашу назначили командиром. Павел Петрович шутил:

— Так к маю ты до генерала дойдешь. Смотри, не задирай нос, еще пригожусь — какой генерал без денщика. А если сказать по правде, — уже серьезнел старый солдат, — будет из тебя хороший командир. У меня на людей глаз цепкий.

Еще в первые дни формирования полка у этих двух людей сложились отношения, которые никак не укладывались в рамках армейских уставов. И все началось с незначительного события, о котором по-дружески рассказал мне Саша, в те дни командир отделения.

Шли строевые занятия.

— Шире шаг! Выше ногу! Голову, голову как держишь?! — петухом кричал он на запасников, одетых в валенки, ватные брюки, телогрейки и серые шинели.

Вечером в землянке солдат, что больше всех путал строй, взяв сержанта Сотникова за локоть, потихоньку сказал: «Сынок, выйдем. Поговорить надо». Это был Павел Петрович. Саша вначале хотел было оборвать его, но увидел в прищуренных глазах такую доброту и силу, что сразу изменил свое намерение.

Старый солдат вначале похвалил за службу, а потом заговорил совсем о другом: «Опоздал ты меня строевой обучать. Годы не те, да и ноги белоказацкими пулями покалечены. Ты больше пекись о другом: как в бою солдат себя поведет. Первым делом в душу его загляни…» Он долго еще по-отечески наставлял, потом спохватился: «Пойдем, а то от старшины нагорит. Отбой уже».

С тех пор Павел Петрович всеми способами оберегал авторитет командира, старался помочь и советом и личным примером. Саша тяготился непрошеным опекунством, потом смирился, чувствуя, что во взводе воспринимают это как должное.

Через два дня во взаимодействии с соседними ротами нам снова предстояло штурмовать позиции гитлеровцев уже на более широком фронте. Взводу было приказано овладеть той же самой злополучной высоткой. И наша артиллерия с утра начала налеты на опорные пункты врага. Мы отсиживались в укрытиях, ждали своего часа. Заросший черной щетиной Прыщ недовольно бурчал:

— На кой черт сдалась та высотка?

— И я так считал, пока не раскусил суть дела, — исподволь внушал ему Павел Петрович. — Бой за высотку — это сражение за Москву. Она, матушка, тут под боком. Хоть и крепко поколотили фашистов зимой, да угрозы от столицы не отвели. А за ней — страна наша. Ты думаешь, зря враг за высотку цепляется? Тут надо не хныкать, а думать, с которой стороны ловчее фашистов обойти. Правильно говорю, ребята?

— Правильно, правильно, — закивали в ответ.

— У страха глаза велики. Он со смертью всегда рядышком. Главное — перебороть это чувство. Тогда солдатская жизнь дорого врагу обойдется.

Под вечер началась атака. Мы передвигались к высотке рассредоточенной цепью, после коротких перебежек вели огонь по уцелевшим огневым точкам; артиллерия ударила по ближайшим тылам гитлеровцев.

Все ближе и ближе к высотке автоматчики. И когда нам казалось: еще усилие и без потерь оседлаем траншеи — ударили по цепи минометы. Саша упал и безжизненно затих. «За мной!» — услышали мы голос Павла Петровича.

Взвод с криками «ура!» броском пошел на сближение, выходя из зоны минометного обстрела.

Вот и высотка! В этот миг в упор резанул очередью Павла Петровича фашистский офицер.

В сумерки на высотку пришла свежая рота. Нас отводили в тыл. Павла Петровича мы уносили на простреленной шинели. Похоронили его у ободранной пулями березы. Когда в свежий холмик земли воткнули штык и надели на него каску, я, не в силах сдержать нахлынувших чувств, прислонился к стволу.

…Саша очнулся в сумерках. От большой потери крови бил озноб, голова шла кругом, страшная боль не давала шевельнуться.

Фронтовая ночь вступала в свои права. В чистое апрельское небо взлетали осветительные ракеты. Синеву ночи прорезали кровавые линии трассирующих пуль. Трещали торопливые пулеметные и автоматные очереди, со свистом проносились снаряды дальнобойных батарей. «Раскис! Что бы сказал Павел Петрович? Умирать нельзя, ведь еще ничего не сделано…» — роились мысли. Они ожесточали. И он пополз к своим, но острая боль во всем теле сразу оглушила.

В последний раз, когда вернулась способность мыслить, он понял, что сил больше нет. Тело было чужим. И он закричал. Крика не получилось — только протяжный стон…

Так Саша в первых же боях, не истратив до конца ненависти к врагу, не завершив ратных дел, окончил путь. До обидного коротким оказался его послужной список. Не было там боевых реляций о взятии городов, о победах в крупных сражениях. На его грудь не успели приколоть наград.

После того боя, когда его уносили в тыл без сознания, мало было надежды на счастливый исход. Но он перешагнул черту невозможного. И не только выжил, а остался в нашем рабочем строю. Успешно закончил вуз, потом защитил диссертацию, вел научную работу.

Нет, мы не проиграли той схватки с врагом, хотя после нее «на фронте существенных изменений не произошло». Через такие бои лежал путь к нашим решающим сражениям, к победе. Здесь мы обретали силу, становились солдатами.

Б. Д. ДРОБИЗ,

журналист, ветеран войны, капитан в отставке

СВОЯ ИСТОРИЯ

Седьмого марта 1945 года над немецким городом Бунцлау за Одером фашистские зенитчики подожгли советский самолет-штурмовик. Управлял им двадцатитрехлетний командир авиазвена, комсомолец Иван Кузнецов. Он был тяжело ранен, стрелок-радист Василий Муженский убит.